Прошла еще неделя, и Ленка забеспокоилась всерьез. Мальчик менялся. Девочка могла поклясться, что с первой встречи он стал значительно старше. Сидел сычом, бездельничал, а меж тем на лице проявлялись скулы, крепла шея и майка натягивалась на плечах. Ленка глазам не верила, и с каждым визитом всматривалась: что же еще? Он рос очень быстро. К исходу июля футболка на нем была уже новая, и ботинок мальчик больше не носил. Вскоре над верхней губой появились мягкие рыжие усы, а волосы приходилось перевязывать лентой… Лишь ясные глаза по-прежнему светились грустным равнодушием. С Ленкой он не разговаривал. Кивал, но не улыбался.
Как-то пришла Ленка пораньше, чтоб с девчонками в кино на утренний сеанс успеть. А мальчик сидит, ладошки бабочкой сложил и рисунок на них разглядывает, словно раковину какую диковинную на дне морском увидал. Даже будто Ленке обрадовался — просит, подойди, мол. Та подошла, а мальчик взял ее ладошки, осторожно так и глядит, со своими сравнивает. Ленке дышать почему-то трудно стало. Закрыла она глаза, и плывет, точно с пирса на глубину нырнула. Рассмотрел мальчик Ленкины ладошки и повеселел слегка. Чистые кастрюли отдал и плечами пожал, вроде — спасибо. Вот и все. Кино, конечно, потом уже не кино было, такая рассеянность на Ленку напала, что она и названия-то не запомнила.
Однажды, всовывая в сумку кастрюлю, Никанор Степаныч напомнил Ленке о договоре.
— Это тайна, Аленушка, тайна. И тебе ее знать не положено. Не пытайся спрашивать и не дуйся, лучше о книге думай. Лады?
Ленка кивнула и взялась за сумку. Никанор Степаныч требовал невозможного. Мальчик прочно занял Ленкины мысли, тем более что поговорить с ним не получалось, и версии в Ленкиной голове толкались и спорили. Может, представлялось ей, он из дома сбежал или из больницы. Ведь бывает же такая болезнь, когда человек растет и растет — остановиться не может. А еще Ленка в газете про научные эксперименты читала, что таблетки специальные изобрели. Скушает мальчик такую, и раз — уже вундеркинд, может сразу в университет поступать.
Девочка изо дня в день придумывала повод для разговора, но всякий раз ее план с треском разбивался о невозмутимость и равнодушие. Он неизменно сидел на своем матрасе и писал железным карандашиком по блокноту, или строгал перочинным ножиком хрупкую сосновую кору, или спал на спине, без одеяла и подушки, обратив красивое лицо к своим странным тайнам. Тогда Ленка старалась не шуметь и надолго замирала у входа, любуясь происходящими в нем переменами и мучительно томясь от невозможности стать ему другом. Но как-то раз случилось совершенно ужасное. Мальчик вдруг открыл глаза и сказал:
— Чего стоишь? Иди — купайся.
Стыд обрушился пятибалльной волной с белым гребнем гнева! Ленка фыркнула и исчезла, строго настрого поклявшись себе никогда больше о нем не думать и уж тем более ни слова ему не говорить. Собиралась поначалу вообще не ходить сюда, но книжку получить хотелось, да и перед Никанором Степанычем вышло б, что сдрейфила.
С того случая Ленка старалась не глядеть в его сторону. Однако вчера он сам возник перед ней — выше на две головы, в первой бороде — золотая щетина, в глазах — тишина. Взял ее за подбородок аккуратно, как кошку за лапку, и сказал:
— Приходи завтра, в последний раз. Не приноси много, лучше хлеба каравай на дорожку достань. Сможешь?
Ленка растерялась. Ей хотелось сказать, что при желании она не только каравай хлеба — французский пудинг добудет, но слова куда-то исчезли, и девочка беспечной стрекозой вылетела из палатки. Только к вечеру она вспомнила, что поклялась сердиться, и сообразила, что завтрашний день станет последним.
Конечно, он обманул ее. Ушел, куда глаза глядят и "чао"! Беги, Ленка, купайся. А завтра ни свет, ни заря — в библиотеку за книгой! Она мялась посреди душной палатки. Нечего было ждать! Он, поди, даже имени ее не запомнил. Ленка поправила на столе каравай хлеба, душистый и теплый, только утром в булочную привезли. Кому теперь нужен?
Исчез и вещи бросил. Ихтиандр! Даже самовар свой забыл! Ленка сдернула выцветшее покрывало… Перед ней был скафандр. Обычный скафандр из стойкого серебристо-зеленого материала, с пультом управления, множеством изящных строчек и конечно со шлемом, матово-золотым, как слиток на дне ручья. Вот, значит, как, а она-то думала — самовар. Девочка рассеянно потрогала шлем, он был горячий и ужасно настоящий. Тогда Ленка набросила покрывало обратно, сняла с руки плетеный из травы браслетик, положила на матрац и вышла, позабыв сумку. Купаться не хотелось.