Стены, выходящие на улочку, были преимущественно глухими, к тому же неровными и часто обваливались. Кроме того, с располагавшихся на втором ярусе этих строений редких балкончиков вываливали мусор и лили помои. Действовало не хуже обваливающихся кусков штукатурки и фрагментов кровли…
Неудивительно, что, пройдя по подобным узеньким улочкам, земляне не встретили никого, кроме трех или четырех ночных грабителей, действовавших порознь. Одного Абу-Керим зарезал отобранным у самой же жертвы ножом. Прочие поспешили ретироваться. Окраины города, затихшие в преддверии большого зрелища, обещанного вождями сардонаров, поворачивались к гостям пустыми каменными лицами домов и прикрывали веки глухих ставен. Тусклые фонари (так называемые «вечные», и происхождение этого наименования Элькан еще успеет разъяснить своим спутникам) редко-редко встречались у входов в трактиры и ночлежные дома, и изнутри бухали гулко — по словно бы отсыревшему дереву дверей — далекие подземные голоса.
В этой части города сардонаров не было: все победители тысячелетнего Храма и те, кто самонадеянно и беззастенчиво себя к ним причислял, гуляли в историческом центре Горна. Близ площади Гнева, на пешеходной, белым камнем мощенной улице Камиль-о-Гон, а еще в предместье Борго-Лисейо, где сосредоточены были почти все веселые дома столицы Ганахиды…
— Веселый город, — сказал капитан Епанчин. — Напоминает мне средневековые гравюры из учебников истории… Только там почище. Думаю, наш историк-медиевист Мравинский добавил бы по этому вопросу много интересного, будь он с нами. А зачем вы оставались с хозяином наедине, профессор Крейцер? О чем говорили?
Из-за угла вывернула стайка подростков, облаченных в невероятное рванье, но с примесью дорогой трофейной одежды с чужого плеча. Капитану Епанчину, шедшему первым, вдруг бросилось в глаза, во что обуты эти молодые жители городских окраин. На ногах у некоторых красовались грубые деревянные башмаки, а у прочих ступни и щиколотки были плотно обмотаны грубо выделанной кожей. Епанчин вспомнил, что в Средние века примерно такие обмотки приспосабливали на копыта лошадей — для бесшумного передвижения или же затем, чтобы не портить дорогое покрытие…
Элькан ответил после довольно продолжительной паузы — уже после того, как гостей Горна оценили и, решив, что добыча слишком крупна, не по зубам, исчезли:
— Выяснил кое-какие подробности штурма Храма. По сути, этот Снорк очень мало знает… Да и что он может знать? Я выспросил, что удалось, а потом запер его в кладовой.
— Живым? — отрывисто бросил Абу-Керим.
— Мертвым. Он повредил бы нам своим длинным языком.
— Еще недавно вы говорили мне о человеколюбии и о том, как бесценна человеческая жизнь, — почти с удовлетворением заметил террорист.
— Мы пришли, — сухо заметил Элькан и, свернув в проулок, остановился перед высокой и узкой дверью, заостряющейся кверху на манер носа лодки. Постучал.
Дверь открыл длинный, тощий человек с таким же длинным и узким, как дверь, как фигура хозяина дома, носом. У него была серая кожа с желтоватыми пигментными пятнами, серенькие же глаза-щелки, и вообще весь он был соткан из угловатых переходов, из полутонов, из складок своего длинного и нелепого балахона, в который он и кутался, вжимая и без того щуплые плечи. Хотя отнюдь не было холодно… Элькан произнес:
— Ваше имя Валиир?
Тот сощурился и ответил надтреснутым голоском (верно, так заговорила бы ожившая щепка, размоченная в воде):
— Когда-то меня и так звали.
— Вы были первым жрецом-Цензором при ланкарнакском Храме, том, в Нижних землях, Втором Храме?
Человек подпрыгнул, словно ему дали хорошенького пинка. Его глаза жадно, пытливо, лихорадочно вглядывались в посетителя и в тех, кто стоял в серых накидках за его спиной… Элькан спросил:
— Ну? Или мне продолжать говорить, чтобы весь квартал знал, кто здесь живет?
— Входите, входите! — придушенно пискнул человек.
Пятеро беглецов вслед за перепутанным и кутающимся в свои одеяния хозяином вошли в весьма просторную комнату, полностью занятую под опочивальню. Здесь были кровати и лежбища на любой вкус: и почти полноценное ложе на две персоны, застеленное грязной тканью; и топчан; и кровать, сколоченная из темных досок, с матрацем, верно вмещающим целую цивилизацию паразитов; и подстилка, брошенная на пол… А еще можно было улечься на громаднейших размеров сундуке, окованном металлом, на нем-то и расположилось ушастое, похожее на собаку существо с шерстью рябой и клочковатой.
Элькан тотчас же оценил все это изобилие и спросил с ходу:
— Кто с тобой живет?
— Я… один. Я один, вот еще собака, только… Только я не могу… я не могу спать все время на одном и том же месте, я постоянно перекладываюсь, чтобы… чтобы успокоиться, — тряся нижней губой, быстро пояснил странный хозяин, который, если верить словам Элькана, был жрецом-Цензором при Втором Храме, что в Ланкарнаке, столице Нижней земли Арламдора.
Впрочем, что значит — верить? Чтобы верить, нужно хотя бы понимать, о чем идет разговор, а спутники профессора Крейцера, разумеется, были лишены этого удовольствия.
— А вы меня узнаёте, брат Валиир? Тот вздрогнул:
— Я уже сложил с себя сан… и не надо…
— Проще говоря, вы не желаете распространяться о своем храмовническом прошлом, брат Цензор, и самовольно отказались от сана, хотя вас никто не низлагал, — сказал Элькан. — Так вы меня узнаёте? Присмотритесь. Мы знавали друг друга в Ланкарнаке.
Хозяин сощурился и вдруг, растянув морщины на лице в нелепом, щелеватом подобии улыбки, проговорил:
— Конечно. Нуда, я узнаю вас, храни нас пресветлый Ааааму! Вы… ты… Брат Караал, Толкователь, один из Трех?
— Да, почтенный, в свое время я носил и это имя, — сказал многоликий Элькан. — Именно под ним ты меня и знал в ланкарнакском Храме.
— Что вы говорите этому очередному… красавцу? — со скепсисом осведомилась Элен Камара.
— Он в некотором роде мой бывший коллега. Как вы — нынешние. У меня вообще разносторонняя деятельность, и куда более продолжительная, чем вы способны представить, — откликнулся Элькан. — Думаю, что встречи с моими бывшими соратниками будут здесь частыми. По крайней мере, хотелось бы на это надеяться, потому что иначе у нас мало шансов. Ну что, брат Валиир, как протекли годы без Храма? — сменив тон и говоря более протяжно, с хорошо поставленной грустной ноткой, обратился он к тощему человеку, экс-Цензору и, стало быть, знатоку местных древностей.
— В размышлении и молитве, — заученно ответил тот. — Если богам угодно посылать нам эти испытания и проверять, устоим ли мы в вере и соблюдем ли каноны Чистоты, заповеданной нам Первосвященниками и пращурами, то, значит, так и должно быть.
— Что-то слишком много испытаний, и катятся они одно за другим как волны, — сказал Элькан. — Сначала против Храма выступили Леннар и его Обращенные, потом появились сардонары во главе с многоустым Акилом и бесноватым Грендамом. Этим последним, как известно, удалось взять штурмом твердыню Первого. Теперь в городе воцарился сущий ад. Бегут отсюда, бегут сюда, многие не понимают, куда деться и за что, за какие грехи все это выпало на их короткую жизнь. Не слишком ли много испытаний?
— Куда ты клонишь, брат Караал? Или лучше называть тебя Эльканом, ведь под этим именем ты известен в среде Обращенных, верно? — отбросив подпрыгивающий, пугливый тон, в упор спросил хозяин дома.
— Ну полноте, — возразил Элькан, — как говорят на одной прекрасной планете, хорошего человека должно быть много, а значит, и много имен иметь не возбраняется. Зови меня, как тебе удобнее. В свою очередь могу обещать тебе то же. Если, конечно, тебе не нравится прежнее твое имя — храмовое, омм-Валиир, брат Валиир.
— Что тебе от меня нужно?
— Помощь, — коротко ответил Элькан. — Потом я уйду так же тихо, как и пришел… Ты, как жрец-Цензор, имел доступ к архивным хранилищам Храма. Не исключаю, что у тебя и сейчас есть часть храмовых архивов. Не так уж и много места занимают иные ценные и порой очень древние вещи, в том числе книги, артефакты, храмовое имущество, предназначенное для отправления ритуалов. Кое-что из мной перечисленного может храниться ну вот, скажем, в этом замечательном сундуке, на который ты переселяешься с кровати во время бессонницы.