В рюкзаке у костра обнаружилось имущество безымянного бича, место которого занял Борис Васильевич, сам того не желая. Пара новых фланелевых кальсон, две застиранные рубашки, накомарник - накомарник пришелся очень кстати, без него бы Борис Васильевич точно спятил: тучи гнуса непрерывно звенели в воздухе, запястья на руках Бориса Васильевича опухли от укусов (он ходил в ленинградских перчатках), - ржавый складной нож со штопором (как в чемодане у новосела) и замызганный, со следами закусок на страницах, сборник стихов Сергея Есенина, - вероятно, бич имел пиитические наклонности.
Ивана Ефремовича мошкара и комары вроде бы избегали, как заговоренного. Утром он определял направление ветра и с помощью Бориса Васильевича перегонял стадо на наветренный берег топкого круглого озера, чтоб меньше беспокоила олешек мошкара.
Потом они зажигали пять-семь вонючих костров с гнилушками, - окуривали стадо от оводов, которые откладывали личинки под шкуру оленей и портили их многочисленными дырочками. Стадо олешек у Ивана Ефремовича было небольшое: двести шестьдесят совхозных и сорок семь голов личного стада Ы-Кунг'ола; правда, потом выяснилось, что из двухсот шестидесяти совхозных олешек сорок принадлежали главному зоотехнику и восемнадцать председателю профкома совхоза. Но это так, к слову...
У Ивана Ефремовича обнаружился странный, - по мнению ленинградского инженера, - нравственный критерий: он всегда знал, что плохо и что хорошо. Воровать, обманывать, жульничать - плохо; работать, воспитывать детей, исполнять задания - хорошо.
Эдакий кроха-сын, усвоивший в четыре года "что такое хорошо и что такое плохо" и подросший в безвоздушном пространстве до облика пятидесяти семилетнего чукчи.
И что бы ни рассказывал Борис Васильевич Ы-Кунг'олу из своей жизни или из жизни своих приятелей, на все Иван Ефремович вешал короткую и жесткую табличку:
"Однако, плохо. Воровать нехорошо",
"Обманывать стыдно",
"Жулик, однако, твой Кронид!" - даже если речь шла о том, как Собакин продает "куклы" из купюр у "Березки" или у ночного торговца портвейном "реквизирует" алкоголь и выручку, запугав его красными корочками годового абонемента в бассейн, которые весьма похожи на милицейское удостоверение...
(Из глубины, каким-то детским восприятием, Боря соглашался с Ы-Кунг'олом, но взрослый Борис Васильевич знал, что в действительной жизни все не так! Есть физика Ньютона и физика Эйнштейна, и в жизни, как в физике Эйнштейна - все относительно!)
Нравственная чистота Ы-Кунг'ола чрезвычайно его раздражала, и потому он в отместку каждый вечер устраивал обязательное слушание по радио штирлицевых рассказов о целине. Если Иван Ефремович пытался ускользнуть от целинной эпопеи в мелких хозяйственных делах, отговаривался усталостью или скукой, то Борис Васильевич упорно возбуждал в нем гражданские чувства.
- Но ты же советский человек, Ы-Кунг'ол!
- Эту книгу даже дети учат в школах! На экзаменах сдают! А ты один раз выслушать не можешь? Или ты забыл, кем она написана?!
Но потом призывы к гражданской совести стали малодейственными: Ы-Кунг'ол присаживался у "Спидолы" бочком к Борису Васильевичу, прикрывал от него глаза рукой, сложенной "козырьком" у виска, посасывал погасшую трубочку и мгновенно засыпал при первых звуках бархатного баритона Штирлица.
Уличив Ивана Ефремовича в гражданском дезертирстве, Борис Васильевич возмущенно кричал:
- Но ты же советский человек, Ы-Кунг'ол!..
- Однако, советский... - виновато соглашался Иван Ефремович и снова засыпал.
Пришлось применить другой стимулятор: Борис Васильевич под большим секретом признался Ы-Кунг'олу, что не зря же он, инженер, послан на стойбище под маской бича, что во всех оленеводческих бригадах сейчас идет слушание рассказов Штирлица, и, если Иван Ефремович не одумается, то ему, Борису Васильевичу, придется довести до сведения соответствующих организаций о недостойном поведении бригадира седьмой комплексной оленеводческой бригады Ивана Ефремовича Ы-Кунг'ола... Подействовало!
5.
На восьмой день пребывания на стойбище Ы-Кунг'ола Борис Васильевич загрустил и замолчал, - хотелось горячего двойного кофе, в теплый не кусачий сортир, в ванную залезть по самые ноздри и взбить пеной финский шампунь. Он прекратил мучить Ивана Ефремовича целинными мемуарами Штирлица и в ответ на вопрос Ы-Кунг'ола: "Почему не включаешь? Однако, скоро начало?!" - просто отмахнулся рукой.
За целые сутки он не выговорил ни слова, словно принял обет молчальника.
Утром стали собираться в дорогу: свернули шкуры, разобрали ярангу, упаковали нехитрое имущество на две нарты.
Иван Ефремович выловил из стада по два оленя на упряжку, и они неспешно тронулись к северу, к устью реки Ванкарем.
После двух часов пути, когда Иван Ефремович и Борис Васильевич пили чай из термоса, неожиданно налетел сверху черно-зеленый вертолет, - олени забеспокоились, пришли в неистовство, стадо рассыпалось, как скачущие горошины по полу, - Иван Ефремович вскочил, побежал за исчезающим за сопкой вертолетом, на ходу крикнул Борису, чтоб тот оставался на месте, и пропал...
Потом Борис слышал два далеких выстрела. Он попытался собрать перепуганных оленей в одно место, набегался, вспотел, утомился, но все-таки с помощью собак удержал оленей вокруг запряженных нарт.
Вернулся Ы-Кунг'ол не один, - он гнал десятка четыре оленей, которых испугал вертолет.
- Погранец, однако! Браконьер! Два важенка стрелял!
От расстройства Иван Ефремович говорил слова в единственном числе: Не люблю офицер, однако. Жадный. Пыжик давай, неблюй * давай. А сам спирт мало плати. Нехороший паря.
* Неблюй - мех полугодовалого олененка; пыжик - мех неродившегося олененка.
- Офицер - тьфу! Жадный... Я весной в газету писал, жаловался, а мне говорит: "Как доказать? Свидетеля нет?" Тьфу!..
Олешки успокоились, стадо "кружало" на месте. Ы-Кунг'ол подобрал еще теплый и мокрый трупик олененка, - у одной из важенок случился выкидыш. Быстро ободрал с него темно-серую шкурку:
- Сдавать, однако, надо. Акт писать. Пыжика шкурка. Я жалобу напишу на офицера, ты, Боря, подпишешь?
- Подпишу.
- Пусть штрафуют браконьера. Жадный офицер, денег много, спирта много, но все равно жадный, однако.
- Успокойся, Иван Ефремович, покури... Помнишь, я тебе о Крониде Собакине рассказывал?
- Твой, однако, Бэр'чавчу? Жулик?
- Да, можно и так. Кронид каждое лето офицеров штрафует. Многих. Кого на десять, кого на двадцать пять рублей. Ты послушай, веселей будет. В его доме пивной бар на первом этаже, "Петрополь" называется. А рядом, в двух кварталах, какие-то офицерские тыловые курсы, снабженцев готовят. В пивном баре их всегда пруд пруди.
Кронид возьмет пару пива, трех раков на подносике, подсядет к майорам, которые долго сидят и порядком поддали, и давай их заводить:
"Хотите, - говорит, - я рака вареного оживлю?!"
Раки лежат на подносике, красные, как морковки. Майоры, конечно: "Не может быть! Блефуешь"... А Кронид давит:
"На спор! Вот двадцать пять рублей - ставь против. Если через десять минут рак не поползет, мои деньги в твоем кармане! Слабо?!"
Офицеры заезжие, с деньгами, ставят на кон, бьют по рукам, время засекают. Кронид берет одного красного рака и в кружку с пивом. Через пять-семь минут рак ожил, усами зашевелил. На стол его вынет, рак и пошел задом наперед. Клешнями трюхает.
А у Кронида Собакина двадцать пять рублей прибыли!..
- Однако, врешь ты, Боря. Сварил - не оживить. Он же дохлый!
- Живой! Кронид с вечера себе артиста готовит. Привезут в пивбар свежих раков, еще живых, с озера. Он выберет самого бодрого и на ночь его в стакан с водкой опустит. К утру рак пьяный в стельку, не шевельнется и красный, словно в кипятке побывал. Потом уже просто: в кружке с пивом рак посидит десять минут, "опохмелится", протрезвеет и Крониду, когда десять, когда двадцать пять рублей прибыли дает. Вот как Собакин офицеров "штрафует"!..