— Жаль, я не смотрел. Я никогда не мог внятно разъяснить в моих энциклопедиях, хотя много раз и не один год об этом читал, что такое расширение и сжатие Вселенной, — признался Леонард. — То есть мне непонятна физическая природа явления. Только представь, что Вселенная окружена чем-то, что не есть Вселенная, и вот в это самое Вселенная расширяется! Или же расширяется не Вселенная, а космос? Как объяснить это детям, не вызвав миллион вопросов, на которые нет ответа? Я уж не говорю о теории, что Вселенная вновь сожмется, как резина, и станет маленькой булавочной головкой. Это же приведет в ужас любого тонко чувствующего ребенка. Как мы можем спокойно жить на свете, зная, что у нас над головой творятся такие вещи? Все мы меньше стали бы трястись по поводу своей судьбы, если бы по-настоящему поняли, что все в конце концов придет к малюсенькой точке. Наверное, надо доверять ученым, но с определенного момента мы можем говорить только о слепой вере. По крайней мере, таково мое мнение.
Голодный Пол наморщил лоб.
— Честно говоря, расширение Вселенной меня очень расстраивает. Как будто мать-природа желает выпихнуть все из всего. Как-то не по-матерински. Вселенная могла бы себе расширяться сколько хочет, но она расширяется, уходя от нас, оставляя людей в еще большем одиночестве, и наш мир кажется нам все меньше.
Друзья надолго замолчали — им всегда было приятно помолчать вдвоем. Они могли долго и спокойно сидеть просто так, не чувствуя необходимости срочно вернуться к прерванному занятию и позволяя тишине растаять, когда придет время. Однако на этот раз неожиданная импровизация Голодного Пола на тему астрофизики пробудила в душе Леонарда меланхолию. Спустя несколько недель после смерти матери он почувствовал, что его собственная вселенная явно начала скукоживаться. По вечерам у него было меньше дел, его общение с людьми стало более ограниченным, а мысли обращались куда-то в глубь него, рождая призрачную, туманную печаль. Когда Голодный Пол поднялся, чтобы снова поставить чайник и сполоснуть чашки, Леонард завел речь именно об этом.
— Может быть, не только Вселенная становится больше или меньше, — сказал он. — Вероятно, это относится и к нам тоже. Понимаешь, мы стареем, и жизни наши сжимаются.
— Что ты имеешь в виду?
— Дело в том, что в детстве мир казался огромным, устрашающе огромным. Школа была большая, взрослые были большие. Будущее представлялось большим. Но я начинаю чувствовать, что со временем я все дальше ухожу в гораздо меньший мир. Вижу снующих вокруг людей и задумываюсь: куда они бегут? Кого хотят встретить? У них такие наполненные жизни. И я пытаюсь вспомнить, была ли у меня когда-нибудь подобная жизнь?
Голодный Пол на мгновение задумался.
— Кажется, я тебя понимаю. Для меня громадность жизни всегда составляла проблему. Я три десятка лет протаптывал себе тропинку среди дикого леса, как и ты, в каком-то смысле. Может, эта тропинка местами узковата, но неужели же все так плохо?
— Дело не только во внешних обстоятельствах, — ответил Леонард. — Я чувствую, что сам уменьшился. Я чувствую, что стал тише и… невидимее, что ли. У меня такое чисто физическое ощущение, как будто моя жизнь втянулась вовнутрь. Одно цепляется за другое, и теперь мне думается, что если я ничего не предприму, то меня и в дальнейшем ждет такое же неполноценное, беззубое существование.
— По этому поводу можно много чего сказать. Как ты знаешь, я по своей природной склонности всегда скромно следовал Гиппократу: главное для меня — не навредить. И я предпочитаю держаться в стороне от мира. Прежде чем что-либо предпринять, я люблю остановиться, оглядеться и прислушаться, почти в точности следуя «Кодексу зеленого креста». Мне это помогает, и мои отношения с согражданами остаются бесконфликтными. Это гораздо лучше, чем пытаться оставить свой след в мире и в конце концов изуродовать его, — сказал Голодный Пол.
— Я не говорил, что собираюсь приковывать себя к решеткам или бросаться в полицейских бюстгальтерами, если вдруг ты так меня понял. Людей, выбравших этот путь, хватает и без меня. Но я определенно чувствую, что мне надо приоткрыть хоть немного двери и окна моей жизни.