Я попытался показать Леонардо человеком – реальным человеком, жившим в реальном времени и любившим обычный горячий суп. Мне не хотелось в очередной раз описывать сверхчеловека, многостороннего «человека вселенной», каким мы привыкли представлять себе великого художника. Разумеется, речь идет об одном и том же человеке, и история его жизни – всего лишь еще один способ постичь его неоспоримое и загадочное величие, величие художника, ученого и философа. Но мне показалось важным уйти от житийной идеи вселенского гения. И подтолкнули меня к этой мысли слова самого Леонардо. В одном из своих пророчеств, profezie, он пишет: «Будут явлены огромнейшие фигуры человеческой формы, которые, чем больше ты к ним приблизишься, тем больше будут сокращать свою непомерную величину».[4] Ответ на загадку прост – это «тень, отбрасываемая человеком в свете лампы». Но я думаю, что ответом может быть сам Леонардо да Винчи, к которому я приближаюсь из темноты, в глубине души надеясь, что его великая стать уменьшится до обычных человеческих размеров.
Писать книгу о Леонардо и не употреблять слова «гений» – задача, соизмеримая по сложности с той, что поставил себе французский писатель Жорж Перес, решивший написать книгу, в которой не было бы ни единой буквы «е». Нет, я не отказался от этого слова полностью. Это полезный перевод итальянского слова ingegno, которое в эпоху Ренессанса часто использовалось для обозначения чего-то большего, чем просто «талант» или «интеллект». Но пользоваться им я постарался умеренно, поскольку оно часто заслоняет человечность тех, о ком идет речь. Это слово знаменует их достижения, выдающиеся, невероятные, близкие к чуду. Да, это действительно так, но для биографа это совершенно бесполезно. Творения Леонардо велики и загадочны, но мы хотим знать, как и почему он все это сделал. Таинственное, мистическое слово «вдохновение» нам здесь не помощник. Поклонники Шекспира любят говорить, что он «никогда ничего не зачеркивал», на что Бен Джонсон яростно возражает: «Он зачеркивал тысячи строк».[5] Другими словами, Шекспир был великим поэтом, но и ему были свойственны ошибки. Его гений заключался в умении преодолевать собственные ошибки и промахи. Джонсон добавляет: «Я почитаю его память, но не опускаюсь до идолопоклонства». И это лучшая точка зрения для любого биографа. Конечно, Леонардо был гением, но это слово уводит нас к идолопоклонству, отдаляет от острого и скептического ума великого художника. Поэтому я постарался по мере возможности его избегать.
Со стереотипом гения сходно и определение «человек эпохи Ренессанса». Я не собираюсь утверждать, что Ренессанса «никогда не было». Это исключительно полезный термин, очень точно описывающий те перемены, которые произошли в культурной жизни Европы в XV–XVI веках (или, говоря на итальянский манер, в эпоху Кватроченто (расцвет Раннего Возрождения) и Чинквеченто (расцвет Высокого и Позднего Возрождения). Но здесь снова мы сталкиваемся с клише, которых следует остерегаться. Мы воспринимаем Ренессанс как эпоху великого интеллектуального оптимизма: «новый рассвет» разума, потрясение основ, отказ от суеверий, расширение горизонтов. Если глядеть на эпоху Возрождения из конца XIX века, когда такое толкование Ренессанса и было дано, все обстоит именно так. Но как это было в действительности? Старые убеждения рухнули. Это были времена стремительных перемен, ожесточенной политической борьбы, экономического роста. Постоянно поступали удивительные сообщения из ранее неизвестных уголков нашей планеты. Эпоха Ренессанса – это период разрушения в той же мере, что и период взрыва оптимизма. Физически ощутимое возбуждение того времени сопровождалось чувством непреходящей опасности. Все правила были переписаны заново. Все было возможно, но ничто не было определено. Во всем присутствовал дух безудержного философского головокружения.
Героический, вдохновенный смысл выражения «человек Ренессанса» нельзя считать неверным. Подзаголовок моей книги – «Полет разума» – был выбран совершенно сознательно. Мне хотелось отразить поразительные достижения интеллекта Леонардо, которые позволили ему увидеть так много и заглянуть так далеко. Метафорически и психологически мне хотелось связать полеты мысли Леонардо с обуревавшей его всю жизнь страстью к физическому полету. Но мечта о полете всегда связана со страхом падения. Мы сможем лучше понять этого человека эпохи Ренессанса, если узнаем о его сомнениях и терзаниях, о его сомнениях в самом себе и в своих трудах.
5
Ben Jonson, Timber, or Discoveries (London, 1640), in Complete Poems, ed. G. Parfitt (Harmondsworth, 1975), 394.