Но известностью, почетом тоже надо уметь правильно распорядиться. Скольких себялюбцев сгубила пресловутая «звездная болезнь». Человека заслуженно похвалили, отметили, а он вдруг решил, что отныне окружающие обязаны вечно платить ему дань подчеркнутого внимания, а он окружающим — ничего более не должен; что можно отныне и не напрягать сил, а лишь стричь купоны с прошлых заслуг; что теперь все дозволено. Зазнайство, чванливость, болезненная самовлюбленность, чрезмерность претензий неизбежно приводят таких людей к потере авторитета, к моральному краху, а порою даже к распаду личности.
Закономерно, что большинство наших сограждан, людей, воспитанных на высоких нравственных идеалах, достойно, без каких-либо серьезных осложнений выдерживают испытание славой, когда она к ним приходит. Весьма типичным представляется суждение знатного ленинградского токаря Алексея Васильевича Чуева. При многих высоких и почетных званиях и должностях — дважды Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР, член ЦК КПСС — он всегда оставался предельно скромным и дисциплинированным человеком. Вскоре после вручения Алексею Васильевичу второй Золотой медали «Серп и Молот» его попросили поделиться ощущениями по этому поводу. Вот что он ответил:
— Трудно носить звание Героя Социалистического Труда, да еще дважды. Это ко многому обязывает. Я же не столь много и сделал… Моя награда — это награда прежде всего коллективу, который воспитал меня, сделал мастером токарного дела. Такая награда, которую я получил, создает славу и вызывает гордость. Но слава, как известно, не аванс на бессмертие, а обязывает еще к большей ответственности и лучшей работе… Не буду кривить душой, я, конечно, горжусь присвоенным званием и в то же время испытываю неловкость: почему меня выделили, а не кого-либо другого? А таких, как я, на нашем заводе много…
Не противоречит ли автор самому себе, тем постулатам в защиту честолюбия, которые выдвигал в первой части главы?
Никоим образом..
Определенная внутренняя противоречивость имеется в самом обсуждаемом предмете. При утрате сдерживающих начал честолюбие может сослужить человеку плохую службу, испортить его. Если честолюбие движет человека в верном направлении, помогает ему жить бодро и работать с огоньком ради общего блага — в добрый путь! Если же честолюбие превращает человека в карьериста, застилает завистью глаза, лишает трезвости ума и поступков — перед нами беда, опасность! То, что естественно для восторженного юноши, с нетерпением ожидающего встречи со взрослой трудовой жизнью, не всегда уместно для умудренного годами и общественным опытом мужа. Напомнить сейчас обо всем этом и уместно, и необходимо, дабы не возникло недопонимания, каких-либо кривотолков в трактовании суждений автора по настоящему вопросу.
Так надо ли мечтать о памятнике себе в шестнадцать лет?
Дело, как говорится, личное. С полнейшей определенностью могу сказать одно: памятники — будем понимать под ними известность, почет, признание — воздвигают лишь тем, кто в жизни ставит перед собой и решает трудные и ответственные задачи, кто прокладывает новые дороги, берет высоты, недоступные пока всем. А таким героем может быть не только ученый или космонавт, конструктор или разведчик, а в равной мере и сталевар, и шахтер, и плотник, и пахарь, и пекарь. Работа у всех разная, а требование ко всем одинаковое: быть первым в труде, в исполнении долга.
«В работе стремлюсь к одному: сделать ее хорошо. Даже если человек, мне кажется, работает в поле один на один, он должен трудиться так, как будто идет всесоюзный конкурс на лучшего мастера!»
Эти слова принадлежат молодому, но уже прославленному пахарю — механизатору Оренбуржья Григорию Чердинцеву. На мой взгляд, они как нельзя лучше отражают формулу здорового высоконравственного честолюбия. Работать с удовольствием, красиво, мастерски, добросовестно в любой обстановке, всегда и всюду, не для навязчивого показа, а для радости души и для пользы общества — самое большое счастье и самый замечательный памятник самому себе при жизни.
ИЗБЕРИ СЕБЕ УЧИТЕЛЯ
Шестнадцатилетний паренек обращается через газету к академику Андрею Николаевичу Колмогорову: «Я и щ у У ч и т е л я. Вы меня не примете в ученики?» И тут же поясняет мысль: не учителя математики он хотел бы найти в выдающемся ученом, а человека, который научил бы мыслить, помог отыскать цель в жизни. Однако же, сам сомневаясь в возможностях академика уделить личное внимание его юной персоне, просит хотя бы ответить на такой вопрос: «Как вы «нашли» с в о е г о Учителя, или, может быть, он нашел вас?»