А. Гаврилюк, с. 270–271 [13].
На одном из заседаний Политбюро, в начале 1973 года, Брежнев вынул из кармана какую-то записку и сказал: «Товарищи, нам надо решить еще один вопрос — о министре сельского хозяйства. Был у меня на приеме В. В. Мацкевич, он просит освободить его от обязанностей министра сельского хозяйства, думаю, что его просьбу надо удовлетворить». Решили Мацкевича освободить от занимаемой должности в связи с переходом на другую работу. Встал вопрос о министре, Брежнев назвал кандидатуру Полянского и обратился к нему с вопросом: «Как вы, Дмитрий Степанович, смотрите на такое предложение?» Полянский встал, бледный, дрожащий: «Со мной об этом никто не говорил». Брежнев отпарировал: «Вот сейчас и поговорим». Полянский, обращаясь к Брежневу, сказал: «Леонид Ильич, не надо этого делать, я по состоянию здоровья этот объем работы не потяну». Брежнев на это ответил: «А первым заместителем Председателя Совмина вы, товарищ Полянский, можете работать?» Полянский замолчал. Так его утвердили министром сельского хозяйства СССР, освободили от обязанностей зампредсовмина, но пока оставили членом Политбюро. За три года работы министром сельского хозяйства Полянский так ни разу и не попал на прием к Брежневу, несмотря на то, что он якобы туда был послан на «укрепление», но никто ни разу его отчет о работе не выслушал. Зато вокруг него сгущались «черные тучи» — его начали открыто в печати критиковать за недостатки в сельском хозяйстве. По прямой указке Брежнева с подачи Кулакова на XXV съезде КПСС в марте 1976 года он также подвергся «острой критике». При выборах в члены ЦК против него было подано много голосов, и в результате он «выпал» из состава членов Политбюро. Затем его освободили от обязанностей министра сельского хозяйства, а чтобы убрать из Советского Союза — направили в Японию послом.
П. Шелест, с. 226 [13].
Лично я с ним знаком не был (Геннадии Иванович Воронов), сужу о нем по выступлениям на пленумах и Секретариатах ЦК, по тому, как в свое время вел он заседания Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Воронов производил на меня впечатление сугубо делового и очень принципиального руководителя. По его собственному признанию, приход Брежнева к власти явился для него неожиданностью и встречен был им, судя по всему, отрицательно. Занимая пост главы правительства РСФСР, а затем Председателя Комитета народного контроля СССР и являясь членом Политбюро ЦК КПСС, Воронов всегда имел мужество высказывать и отстаивать свою собственную точку зрения по таким, в частности, вопросам, как строительство КамАЗа, Чебоксарской ГЭС, назначение того же Щелокова на пост министра внутренних дел. Знаю о том, что к решению о вводе наших войск в Чехословакию в августе 1968 года он отнесся отрицательно, о чем сужу по факту его выступления в Новосибирске перед членами бюро обкома, где он прямо и недвусмысленно расценил этот шаг руководства как глубоко ошибочный, дав понять, что подобную точку зрения высказал и на Политбюро. Занять такую позицию в тех условиях мог лишь человек большого личного мужества, и не случайно в конечном итоге стал он неугоден Брежневу…
П. Родионов. Знамя. 1989. № 8. С. 195.
Неприязненные отношения, бывшие таковыми практически с самого начала нашей совместной работы, в конце концов вылились в ряд столкновений, сначала мелких, а потом и по принципиальным вопросам.
В 1971 году я был перемещен с поста Председателя Совета Министров РСФСР на должность Председателя Комитета народного контроля СССР. Работа эта представлялась мне чрезвычайно важной и нужной. Все зависело от того, насколько считают ее таковой руководители партии и государства, и в частности Генеральный секретарь ЦК КПСС.
Увы, никакого понимания у Л. И. Брежнева я не встретил, и более того — выяснилось, что народный контроль как таковой ему представляется вовсе ненужным. «Никакой пользы от народного контроля я не вижу, — сказал он как-то. — Вот был Мехлис — его все боялись». Одно упоминание о Л. З. Мехлисе, бывшем в послевоенные годы министром Госконтроля СССР и прославившемся своей грубостью и жестокостью, сразу ставило точки над «I» — народный контроль как институт демократический не вписывался в рамки бюрократической системы, столь милой сердцу Л. И. Брежнева. Все мои попытки убедить его, включая ссылки на работы В. И. Ленина «Лучше меньше, да лучше» и «Как нам реорганизовать Рабкрин», оставались тщетными…
Более того, встал вопрос о моем членстве в Политбюро. Брежнев считал, что Председатель народного контроля входить в состав Политбюро не должен. Поскольку я видел в этом явное принижение роли народного контроля как такового, мне не оставалось ничего другого, как подать в отставку.
Г. Воронов, с. 185–186 [13].
В апреле 1973 года я попросил освободить меня от обязанностей Председателя Комитета народного контроля СССР. Тогда же меня вывели из Политбюро. А в 1976 году перед самым XXV съездом КПСС вместе с Мжаванадзе, Шелепиным и Шелестом вывели и из ЦК.
Да, Брежнев не хотел, чтобы мы присутствовали на этом съезде. Нарушены были все уставные нормы. Я был так возмущен, что собирался выступить. Мжаванадзе отговорил меня: «К чему? Все равно микрофон отключат». А вот Шелест, молодец, демонстративно покинул зал.
Г. Воронов, с. 190 [13].
И вот Брежнев из-за болезни Козлова остался один по правую руку Хрущева. Чего желать больше? Однако Брежнев понимал, что долго ему не удержаться, вот-вот появится кто-то, к кому Хрущев будет относиться с большим уважением. Конкурентом мог стать Геннадий Иванович Воронов, член Президиума ЦК, образованный, опытный, энергичный человек, руководивший Правительством Российской Федерации. А мог и Александр Николаевич Шелепин, о судьбе которого я уже рассказал. Воронов же после 1964 года не сработался с Брежневым. (Отставку его Хрущев прокомментировал так: «Воронов, сильный руководитель, принципиальный и смелый человек, не стал смотреть в рот Брежневу, не желал с ним сойтись».)
А. Аджубей, с. 312.
Во время работы Пленума ЦК КПСС 19 мая 1972 года Брежнев взял меня за плечо и говорит: «Пойдем поговорим». Вышли в комнату. «Как на Украине?» А я только вчера рассказывал ему, как дела идут. Я отвечаю: «Да я ж тебе рассказывал». Он: «Не сердись. Говори». Я ему снова рассказал.
«Ты работаешь первым секретарем ЦК КПУ уже около 10 лет, наверное, тебе уже надоело, и ты надоел всем». Я сказал Брежневу: «Скажите откровенно, Леонид Ильич, к чему этот разговор?» — «Думаем, — ответил он, — что тебе пора перебираться в Москву работать. Надо дать дорогу молодым товарищам, подержался за власть, дай другим подержаться». Брежнев предложил мне должность заместителя Председателя Совмина СССР, заниматься, сказал он, будешь оборонной промышленностью. Я его спросил: «А что случилось, какие ко мне претензии по работе?» Он ответил: «Претензий никаких нет, так надо сделать». Я не давал согласия на переход работать в Москву и сказал ему:
«Если я чем-либо вас не устраиваю, прошу отпустить меня на «отдых», оставить в Киеве, где у меня семья, дети, внуки. К тому же начинать новое дело в такие годы поздновато, ведь мне пошел уже шестьдесят пятый». Брежнев уговаривал, обещал «золотые горы» и вечную дружбу. Я не устоял: «Ну что ж, всему есть начало и конец. Мне жалко расставаться с республикой, там остается много начатых мной и незавершенных дел и планов». На мое «согласие» Брежнев подарил мне свой «поцелуй Иуды».
После Пленума ЦК состоялось вечером заседание Политбюро, на котором Брежнев сообщил о моем «согласии» работать в Москве. Было принято решение Политбюро об освобождении меня от обязанностей первого секретаря ЦК КПУ и утверждении в должности заместителя Председателя Совмина СССР… Для многих членов Политбюро это было неожиданностью. Все меня поздравляли, а у самого на душе тревожно и тоскливо…
Я приступил к работе в Совмине, «определили» мне объем работы. Пробыл в этой должности почти год, освоился, имел неплохие отзывы. И все же эта работа меня тяготила, хотя я и старался смириться, но ничего хорошего не получилось. Я был просто большим чиновником с малым портфелем и без права решать самостоятельно какие-либо вопросы.