Вот такая неслабая задача была. И Паша затолкал меня в эту безумную авантюру. Затолкав меня в эту безумную авантюру, значит, он не дал прочитать мне книжку, как и Брежневу не дали прочитать роман «Избранные». Брежневу, наверное бы дали, он просто сам времени не нашел. Конечно, государственных забот была куча. У меня государственных забот не было, были только исключительно частные заботы… Тем не менее внутри этих частных забот тоже не нашлось времени прочитать книжку… И я ее уже читал в самолете и, когда прочел, пришел в нечеловеческий, страшнейший ужас, потому что большей такой бессмысленной графомании, чем сочинение Альфонсо Лопеса Микельсена, мне не приходилось читать в своей жизни. Вот. Но тем не менее я летел снимать картину и создавать колумбийскую кинематографию на базе съемок этой странной, невероятной для меня картины.
В центре этой картины была судьба немецкого иммигранта… вот у него даже имени не было и фамилии… он назывался Б. К. Вот странная такая судьба Б. К., и Б.К… практически это была огромная такая монодрама, где Б. К. был средоточием всех вообще, так сказать, авторских помыслов этого, значит, автора произведения. И естественно, стоял для меня главный вопрос… Я никогда в жизни не там, в Колумбии, никогда в жизни я не знал серьезного латиноамериканского кино, никогда в жизни я вообще не представлял себе, что мне придется когда-нибудь в Колумбии искать артиста на роль Б. К. Поэтому как только я стал что-то соображать по поводу того, что мне предстоит, я сразу становился абсолютно убежденный в беспроигрышное™ своего выбора на замечательном актере, выдающемся актере, выдающемся человеке и моем выдающемся товарище Саше Кайдановском. И я, значит, предложил Саше это играть, и Саша сказал: «А че, там можно че-то такое интересное, давай я буду сниматься, но только вам нужно как-то с Тарковским разойтись, потому что Тарковский в это же время будет снимать в другой стране». А тогда вообще никто дальше Черемушкинского рынка не ездил никуда. А тут одной картине Кайдановский будет сниматься в Колумбии, а в другой, У Тарковского — в Италии.
И вот мы должны с Тарковским разойтись. Мы с ним очень уважительно созвонились. Он мне говорит: «Ну, давай поделим, там, дни, месяцы, годы, все как-то распределим, давай, давай, давай». И, оказавшись в Колумбии под крылом президента республики Альфонсо Лопеса Микельсена, я стал соображать, как выполнить вторую главную сверхзадачу, с которой я полетел в Колумбию осуществлять эту авантюру. Вторая главная сверхзадача была — утвердить на главную женскую роль Таню Друбич, с которой, собственно, мы как раз тогда и собирались пожениться. Мне нужно было каким-то образом Таню притащить в Колумбию, а Колумбия далеко. Тридцать часов, тридцать часов летел самолет до Колумбии. Это сложная такая была география социалистических полетов. В эту страну нельзя, через эту страну можно, туда нельзя, здесь пересадка… тридцать часов лету. И вот там, находясь в тридцати часах лету от моей родины и вообще, так сказать, от сосредоточения настоящих моих жизненных интересов, я стал проворачивать эту авантюру. И как ни странно, вот эта вот безумная, вообще ни на что не похожая кретинская авантюра, так сказать, утвердить в колумбийскую картину по роману колумбийского президента на главную женскую роль колумбийки студентку вообще медицинского института Москвы Таню Друбич. Ну маразм, согласитесь.
Иванцов, Петров, Сидоров
Но я в этот маразм поверил сам и как-то стал грандиозно вселять этот маразм в сознание не только президента и его окружения — в сознание вообще всего колумбийского народа, с которым я сталкивался. Я говорил: «Лучше колумбийки вы не найдете. Это объективно, потому что ее нету». И в этом сумасшедшем идиотизме я преуспел, потому что, значит, я все время подсовывал Альфонсо Лопесу Микельсену фотографию Тани… Он смотрел-смотрел и наконец сказал: «А действительно, в ней есть что-то такое колумбийское, глубоко колумбийское. Мне действительно что-то начинает нравиться эта идея. Давайте, давайте, давайте…»
И только-только я преуспел в этом вроде бы, так сказать, вообще главном и решающем для меня деле, как последовал звонок из Москвы. А что значит последовал звонок из Москвы? Мобильных телефонов не было, ничего никуда не следовало, а писались шифровки в посольство, посольство было нормальным советским посольством, на девяносто процентов состоящим из работников КГБ и, значит, разведчиков профессиональных, и там немножечко было дипломатов, подмешанных к этому делу. Вот туда, вот в посольство, пришла бумага: Кайдановский у вас сниматься не будет. Это было уже за несколько дней до начала съемок. Не будет у вас сниматься Кайдановский. Я говорю: «Что за бред?» А у меня был мой товарищ и очень хороший человек, по-моему, первый советник посланника и одновременно большой очень чин в КГБ в разведке, Саша его звали. И вот Саша мне говорит: «Старик, это шифровка. Я ее сам читал. Нет… По ней понятно, что он не будет сниматься». Я говорю: «Саша, да вы же все, вы можете сделать все что угодно. Вон смотрите, вы Латинской Америкой вообще управляете как хотите. Что, вы такую ерунду, как приезд Кайдановского, не можете обеспечить?» В нем ретивое взыграло, такое разведческое ретивое: ну, попробуем. Он попробовал, еще через день пришел, говорит: «Точно не будет, потому что Тарковскому тоже отказали». Вот такая была судьба у Кайдановского. Потом я уже с Кайдановским вместе, стали мы узнавать потом, позже, а что это такое было? Почему так его, за что его, так сказать, вообще страшно покарали? Вот интересно, знаете, за что? Абсолютно ни за что. Кто-то что-то не то стукнул, не то свистнул, и в результате, значит, ни у Тарковского, ни у меня Кайдановский не снимался. Я тогда Саше говорю: «Саша, ну тогда вот все, вся эта конструкция, немыслимая межконтинентальная конструкция стала рушиться на глазах, как песчаный домик».