— Да пойми, Элла, — стонет Андрей Иваныч, — им было важно сделать это нашими руками!.. Чтобы показать нам, какие мы ничтожества!.. И они этого добились. Да, собственно говоря, и не добивались. Просто цыкнули — и мы тут же упали на карачки!.. Господи, какой стыд!..
— Прекрати, Андрей! — Элла Эрнестовна переходит на шепот. — Ты же знаешь эту машину. Она раздавит всякого, кто будет ей сопротивляться. Ты однажды уже попробовал. Пусть пробуют другие!..
По радиотрансляции — настойчивые звонки.
Татьяна в своей гримуборной поспешно натягивает на себя какую-то хламиду. Оглядывает себя в зеркале. Поправляет волосы. Пудрит нос.
«Ку-ку!» — Татьяна резко поворачивается и видит высовывающуюся из-за вешалки физиономию Гордынского.
— Ты с ума сошел! — ахает Татьяна. — Тебя же могут увидеть!.. А ну, выматывайся немедленно!..
— Сейчас время пик, — объясняет Игорь. — Все на прогоне. — И тут же меняет тон: — Тань, только один вопрос: когда мы увидимся?
— Никогда, Игорь, — Татьяна снова поворачивается к зеркалу. — И не задавай больше никаких вопросов.
— Вот это да! — Лицо у Игоря вытягивается. — Так-таки и никогда? Напугал тебя наш мавр!..
— Я не хочу доставлять Леве неприятные минуты. И так весь театр шушукается.
— А обо мне ты подумала? — вскрикивает Игорь. — Или мои переживания не в счет?..
— Ты — другое дело, — парирует Татьяна. — Ты — свободный человек. И потом — я люблю мужа.
— Что ты говоришь! — ехидничает Игорь. — Оказывается, ты любишь мужа!.. Не поздновато ли прозрела?
— А ты и в самом деле пошляк! — Татьяна брезгливо разглядывает Игоря в зеркале. — Правильно про тебя говорят: пошлый дурак с оловянными глазами…
— Это кто же говорит? — последние слова задели Игоря за живое. — Уж не Левушка ли? В таком случае можешь передать ему, что он благородный умник с натуральными рогами!..
Вот этого говорить не следовало, тут Игорю явно изменило чувство меры. Он не успевает даже осмыслить сказанное, а в руках Татьяны уже матово поблескивают щипцы для завивки волос.
— Пошел вон! — приказывает Татьяна. — Немедленно пошел вон, или я за себя не отвечаю!
Вслед за тем щипцы действительно летят в сторону Гордынского, но он уворачивается.
— Правильно, — бормочет Игорь, потихоньку перемещаясь к двери, — один — с топором, другая — с щипцами… Вполне в духе вашей семьи!.. Интересно, чем будут швыряться ваши дети…
В дверь, которая за ним поспешно захлопывается, летит флакон дезодоранта.
— Продали, подлюки! — стоя под горячим душем, Сима так яростно намыливает голову, как будто именно она главная виновница случившегося. — С потрохами продали! Ну ничего, вернется шеф — вы еще попляшете!..
— Ребята не виноваты, Серафима Михайловна! — робко вступается Аллочка. — Они сами испереживались… Но что они могли сделать?
— Может, еще можно что-то исправить? — Ниночка косится на Гвоздилову. — Написать самому Черненко? Как вы считаете, Елена Константиновна?
— Я считаю, что когда актрисы разговаривают о политике — это уже смешно, — снисходительно отвечает Гвоздилова. — Но вдвойне смешно, когда они делают это в голом виде…
— Ах, тебе смешно? — Сима задохнулась от ярости. — Ну еще бы!.. Мы такие интеллектуальные, мы читаем Брохеса, остальное нам до лампочки! Правильно тебя шеф ненавидел!
Гвоздилова пожимает плечами, спокойно выключает воду и, не удостоив Симу ответом, выходит в раздевалку.
— Как вам не стыдно! — срывается Аллочка (как и большинство молодых актрис в театре, она испытывает перед Гвоздиловой благоговейный трепет). — Елена Константиновна — воспитанный человек, а вы — базарная торговка!
— Вы просто завидуете Елене Константиновне! — поддерживает подругу Ниночка. — Завидуете ее успеху!.. Ее все уважают, а вас — нет!
— Я завидую? — поперхнулась Сима. — Матрешки, да вы в своем уме?.. Я завидую этой вяленой медузе?
Аллочка и Ниночка переглядываются и, не сговариваясь, выскакивают в раздевалку, оставив Симу в гордом одиночестве.
— Бегите, бегите, шпана! — напутствует их Сима. — Поносите шлейф за своей старенькой королевой!..
В раздевалке Гвоздилова, уже накинувшая на себя халат, растерянным взглядом обводит пустые полки своего шкафчика.
— Девочки, простите, вы не видели… Я отлично помню, что положила их вот сюда… В общем, у меня пропали трусики.
— Это Серафима! — уверенно говорит Аллочка. — Руль за сто, это ее каверзы!
— Серафима Михайловна! — кричит Ниночка. — Вы случайно не видели трусики Елены Константиновны?
Из душевой доносится довольный смешок — Сима взяла реванш.
— Это французские, что ли? — отзывается Сима. — Как же, видела! Они просили передать, что улетают в Париж искать себе задницу поприличней!..
— Жалко Симу. — неожиданно говорит Гвоздилова. — Она очень хороший и искренний человек. Но «ей мешает то, что она борется со всеми сразу…
А в душевой мокрая, голая, несчастная Сима отчаянно стучит кулаком в кафельную стену: «Суки вы!.. Суки продажные!.. Трусы!..»
…У стенда, где вывешиваются наиболее сенсационные вырезки из журналов и газет, скучилась огромная толпа. Все разговаривают шепотом, как на похоронах, подходят все новые люди, и каждый пробивается поближе к стенду, чтобы собственными глазами прочитать те роковые пять строк, которые уже выучены всеми наизусть: «Указом Президиума Верховного Совета СССР… лишить гражданства… за оскорбительные выпады в адрес…»
— Все! — констатирует мрачно Боря и обнимает за плечи притихшего Левушку. — Амба!.. Теперь они могут делать с нами все, что захотят!
…И снова по бесконечным тоннелям, коридорам и переходам театра нервной рысью несется начальственная группа. Шляпы, плащи, кейсы. Где-то сбоку семенит директор, показной удали в нем заметно поубавилось, весь он как-то обмяк и сник, поэтому путешествие происходит в полном молчании.
…В огромном репетиционном зале собралась вся труппа. Ни покашливания, ни шушуканья, ни скрипа стульев, как это обычно бывает, когда в зале собирается много людей, — тишина. На первый взгляд может показаться, что там, куда сейчас устремлены взгляды актеров, происходит нечто завораживающее, притягательное, необычное — словом, нечто такое, от чего нельзя отвести глаз. Но вот камера берет обратную точку, и мы видим, что ничего необычного там нет: напротив неподвижной и безмолвной труппы — такой же неподвижный и безмолвный президиум, состоящий из уже известной нам начальственной пятерки. Пауза затягивается, становится двусмысленной, начинает заполняться опасной энергией.
— Ну что же, товарищи… — Юрий Михайлович окидывает аудиторию взором доброжелательной Горгоны. — Поскольку никто из вас не желает выразить свою точку зрения на случившееся, то я позволю себе сделать одно деловое сообщение. В связи с лишением гражданства Рябинина Георгия Петровича соответствующие инстанции приняли следующие решения. Первое. Снять фамилию Рябинина с афиши театра…
— Как это снять? — вскакивает Сима. — Он же создал этот театр! Его фамилию знает весь мир!
— Возможно, — мягко соглашается Юрий Михайлович, — хотя, думаю, вы сильно преувеличиваете. Но согласитесь, что фамилия антисоветчика на советской афише — это недопустимая вещь. К тому же Рябинин больше не главный режиссер театра. Второе. Исключить из репертуара все спектакли, поставленные Рябининым.
— А что же останется? — выкрикивает с места Левушка. — У нас все спектакли поставлены Рябининым. И только три — другими режиссерами.
— Вот это и есть ваш прожиточный минимум, — терпеливо объясняет Юрий Михайлович. — Во всяком случае, до прихода нового главного режиссера. И наконец, третье. Репетиции новых спектаклей, начатых Рябининым до его отъезда, немедленно прекратить…