— Они нас будут жрать, — не выдерживает Левушка, — а мы будем молчать. Из деликатности. Чтобы не испортить им аппетита. Должны же мы хоть как-то защищать свое достоинство!..
Дверь распахивается, и в гримуборную влетает Тюрин.
— Левушка, говори потише! — шипит Тюрин. — А то возле вашей двери гуляет такой спортивный паренек, и ухо у него откровенно растет в вашу сторону!
— Черт-те что! — тихонько смеется Борис. — Вот так рождаются диссиденты. Я уже начинаю чувствовать себя маленьким Герценом…
…Дверь в кабинет директора осторожно приоткрывается, и в образовавшемся проеме появляется неуверенное лицо Татьяны.
— Пожалуйста, Танечка, входите! — Директор рад любой возможности разрядить взрывоопасную атмосферу, а Татьяна все-таки дьявольски красива. — Вы ко мне или к… Знакомьтесь, товарищи, это Татьяна Бусыгина, наша молодая актриса!
— Мы наслышаны, — лаконично отзывается Анна Кузьминична и брезгливо поджимает губы.
Татьяну ничуть не смущает такая реакция, она привыкла, что все женщины в ее присутствии делают постное лицо и поджимают губы.
— Я бы хотела переговорить с Юрием Михайловичем, — извиняющимся голосом говорит Татьяна. — Всего несколько минут… Но, если можно, конфиденциально.
Анна Кузьминична косится на Юрия Михайловича, пытаясь отыскать на его лице хоть слабую тень неудовольствия, но тот смотрит на Татьяну с явным любопытством — все вы, мужики, одинаковы! — и Анна Кузьминична с неохотой встает с кресла. Райкомовские близнецы поднимаются вслед за ней и синхронно хватаются за кейсы.
— Мы будем в буфете, — бурчит Анна Кузьминична. — Петр Егорыч, вы нас не проводите? А то в ваших катакомбах без проводника ходить опасно.
Директор предупредительно распахивает двери, и руководящей группа, топая, как октябрята на выпасе, гуськом покидает кабинет.
— Я догадываюсь, зачем вы пришли, — не дожидаясь Татьяниных объяснений, говорит Юрий Михайлович. — Вы хотите уговорить меня аннулировать приказ об увольнении. Разочарую вас сразу — этого не будет.
Он едва успевает договорить фразу — и Татьяна тотчас, без всякой подготовки, начинает плакать. Глаза ее мгновенно набухают прозрачной влагой, нос краснеет, губы складываются в обиженную гримасу.
— Это жестоко, жестоко! — сглатывая слезы, говорит Татьяна. — Может быть, актеры повели себя немного легкомысленно, но нельзя же приговаривать за это к смертной казни!.. А увольнение — это казнь!
— Перестаньте демонстрировать свои профессиональные навыки! — Юрий Михайлович избегает смотреть на Татьяну. — Актерские слезы — недорогой товар. Этому учат в любом театральном институте.
— А в женские слезы вы верите? — Татьяна поднимает опухшие от слез веки. — Вы — сильный, умный, добрый человек. Ну почему вам так нравится выглядеть извергом?
— Я — изверг? — Юрий Михайлович возмущенно разводит руками. — А Рябинин кто — ангел? Он же вас предал!.. Почему же вы обвиняете всех вокруг, а его берете под защиту?
— Я умоляю вас, отмените приказ! — в голосе Татьяны слышатся какие-то новые решительные нотки. — Муж не знает, что я здесь. Он просто не пустил бы меня к вам. Я сделаю для вас все, что вы захотите, только отмените приказ!
— Вы с ума сошли? — сочувственно интересуется Юрий Михайлович. — Вы просто обольстительница из плохого кино. Но вам не кажется, что вы выбрали не самое удачное место для совращения?
Татьяна дергает за какой-то невидимый шнурок у горла — и пышная театральная хламида тяжелыми складками падает к ее ногам.
— Эт-то что такое? — ошеломленный Юрий Михайлович панически кидается к Татьяне. — Вы соображаете, что вы делаете? А ну-ка, оденьтесь немедленно!.. Слышите?!
— Я заперла дверь, — лихорадочно шепчет Татьяна, лицо ее почти касается лица Юрия Михайловича. — Ключ у меня. Не надо бояться, сюда никто не войдет…
— Сумасшедшая! — шипит Юрий Михайлович. — Всех вас надо в Кащенко! Одевайтесь сию же секунду, или я позвоню…
— В милицию? — Татьяна заглядывает в глаза Юрию Михайловичу. — Или в горком? Вы меня не обманете! Женщина всегда знает, нравится она или нет. Я же видела, какими глазами вы смотрели на меня там, на собрании…
И она неожиданно впивается в губы Юрия Михайловича долгим и мучительным поцелуем.
Щелчок. Блиц. Щелчок. Блиц…
Обалдевший Юрий Михайлович не сразу понимает, откуда вдруг появился этот режущий глаза свет…
Щелчок. Блиц. Щелчок. Блиц…
А когда понимает, то уже ничем не может себе помочь. Так и стоит посреди директорского кабинета с дико вытаращенными глазами, галстуком, съехавшим набок, и растерзанной рубашкой, в обнимку с голой красавицей, бесстыже улыбающейся в фотообъектив…
Щелчок. Блиц. Щелчок. Блиц…
Левушка аккуратно прячет фотокамеру в футляр, Татьяна деловито натягивает на себя хламиду. За их спинами — группа актеров. В глазах — ни удивления, ни осуждения, ни восторга. Закончился спектакль. Свершился акт возмездия…
— Признаться, я вас недооценивал! — почти с восхищением констатирует Юрий Михайлович. — Страшный вы народец!
— С волками жить — по-волчьи выть, — равнодушно отвечает Левушка. — Вы сами выбрали этот вид оружия.
— И что же вы будете делать с фотографиями? — кисло улыбается Юрий Михайлович. — Отошлете в газету «Правда»?
— Ну почему обязательно в «Правду»? — так же без интонаций отвечает Левушка. — Есть и другие правдивые газеты. Например, в «Юманите».
Юрий Михайлович пристально вглядывается в Левушку, пытаясь понять, не шутит ли он, но в глазах у Левушки холодно и пустынно, как в зимних небесах…
В одном из многочисленных театральных переходов дорогу актерам внезапно преграждает группа угрюмых пареньков в чехословацких костюмах.
— Отдайте камеру! — негромко требует один из них, судя по виду, старший.
— Разве она ваша? — кротко удивляется Левушка и прячет фотокамеру за спину.
— Отдайте камеру! — не повышая голоса, повторяет старший.
— Лева, пас! — кричит Игорь, неизвестно когда и как оказавшийся за спиной у «чехословацкой» группы, и вытягивает руки: дескать, ловлю!
Левушка неловко кидает фотокамеру Игорю. Тот едва успевает поймать ее и тут же получает сокрушительный удар в переносицу. Удар, надо сказать, профессиональный, потому что Игорь валится оземь, как сноп. Истошно визжит Сима. Левушка бросается Игорю на помощь, но двое бравых пареньков мгновенно заламывают ему руки.
Старший вскрывает камеру: камера пуста, пленки нет.
— Где пленка?
Левушка с заломленными назад руками пожимает плечами:
— А ее и не было…
По знаку старшего Левушку быстро ощупывают — пленки нет.
— Я ж вам сказал: не было. Шутка!..
Старший коротко размахивается и в сердцах расшибает камеру о стену. Всхлипывают осколки. Вся операция занимает не более нескольких секунд.
Потрясенные и притихшие стоят в театральном переходе артисты.
А слаженная группа «бойцов невидимого фронта» молча удаляется по пустынному коридору.
…В кабинете директора хлопочут врачи. Бледный Юрий Михайлович в расстегнутой рубахе лежит на директорском диване.
— Сволочи! — не может успокоиться Анна Кузьминична. — Нет, я этого так не оставлю!.. Я натравлю на них прокуратуру!
— Успокойтесь, Анна Кузьминична! — Директор дрожащими руками наливает в стакан воды. — Выпейте «Тархунчику»!.. Артисты погорячились… Они люди нервные!..
— Оставьте! — Анна Кузьминична отталкивает стакан. — Таким нервным место в Лефортове, а не на советской сцене! Будь моя воля, я бы их…
— Анна Кузьминична, — просит с дивана Юрий Михайлович, — соедините меня с Николаем Андреевичем! А вы, Петр Егорыч, соберите труппу на последний разговор…
В репетиционном зале — звенящая тишина. Тишина, чреватая взрывом. Юрий Михайлович говорит внятно и раздельно, проверяя доходчивость сказанного внушительными паузами, — точно швыряет камешки с обрыва, всякий раз терпеливо дожидаясь, когда снизу донесется глухой стук…