— Я хотел бы довести до вашего сведения, что руководящие инстанции, получившие подробную информацию о ненормальной ситуации, создавшейся в вашем коллективе, настаивают на немедленном расформировании труппы. В ближайшие дни в театре будет работать специальная комиссия из представителей партийных и советских органов совместно с представителями общественности, которая все тщательно взвесит и разберется в безобразиях, которые здесь происходят…
Юрий Михайлович встает из-за стола, давая понять, что обсуждать сказанное не входит в его намерения. Он знает, что речь его произвела на аудиторию самое сильное впечатление, и возможные прения могут это впечатление ослабить. Но он не знал, что последняя точка в сегодняшнем разговоре будет поставлена не им…
— Простите! — звонким голосом говорит Левушка. — Но прежде чем вы и ваши коллеги покинете этот дом, мы тоже хотели бы довести до вашего сведения кое-что. В знак протеста против незаконных и антигуманных действий руководства по отношению к нашему коллективу мы объявляем голодовку!..
— Что они объявляют? — переспросила Анна Кузьминична, не умея сразу переварить пугающий смысл услышанного.
— Голодовку! — Юрий Михайлович сверлит Левушку немигающим взглядом, как факир, внезапно разучившийся заклинать кобру.
— Наши требования! — продолжает Левушка. — Первое. Немедленно аннулировать приказ об увольнении актеров. Второе. Восстановить в репертуаре все спектакли Рябинина. И наконец, третье. Вернуть Рябинину советское гражданство и должность художественного руководителя театра. Пока эти требования не будут выполнены, мы прекращаем с вами всякие переговоры. В ответ на возможные попытки остановить голодовку силой мы вынуждены будем прибегнуть к самосожжению.
— К чему прибегнуть? — снова не врубается Анна Кузьминична. Видимо, слово «самосожжение» кажется ей некоей литературной метафорой.
— К самосожжению! — раздраженно отвечает Юрий Михайлович. Похоже, он и сам не может до конца поверить в серьезность всего происходящего.
— Что же касается лично вас и вашей компании, то мы предлагаем вам в течение пятнадцати минут покинуть помещение театра. — Левушка смотрит на часы. — Сейчас в подвале находятся трое наших товарищей. У них есть пакля, газеты и канистра с бензином. Если через пятнадцать минут вы еще будете находиться в этом здании, они, не дожидаясь дополнительного сигнала, совершат акт самосожжения.
— Тоже фокус? — тихо спрашивает Юрий Михайлович. — Как с пленкой?..
— Приглашаю вас лично убедиться в том, что это не выдумка, но не дольше чем в течение тех же пятнадцати минут.
— Товарищи, — после долгого молчания снова тихо говорит Юрий Михайлович, — вы отдаете себе отчет… Это же политический шантаж… Неужели все в театре поддерживают эту дикую провокацию?
Юрий Михайлович обводит глазами присутствующих. Венецианский карнавал. Лысая гора. Съезд шизофреников. Даже у детей глаза — как у леших.
— Вас устраивает такой ответ? — после выразительной паузы интересуется Левушка. — Или все-таки хотите посмотреть подвал?
Ситуация преглупейшая… Поддаться на провокацию, потребовать доказательств… Снова стать общим посмешищем…
— В таком случае, — продолжает Левушка, — не смеем вас больше задерживать. Боря!.. Игорь!.. Проводите товарищей… У нас слишком мало времени, — он деловито смотрит на часы.
…Группа «товарищей», эскортируемая стрижеными мальчиками в чехословацких костюмчиках, безмолвно движется по театральному тоннелю в направлении служебного входа…
…А в театре уже происходит нечто невообразимое!.. Актеры тащат театральную мебель… Баррикадируют двери… Заколачивают окна… Рабочие сцены стараются вовсю.
Театральный столяр Кондратьич, красноносый и вечно пьяненький, прилаживает к заколоченной двери леденящий кровь плакат: «Осторожно! Заминировано!»
— Хорошо придумал! — хвастается Кондратьич. — Теперь пусть только сунутся!..
— Что значит «заминировано»? — холодеет Левушка. — Здесь же дети!..
— Да что ты, Левушка! — хохочет столяр. — Это же так, бутафория… Для острастки…
— Тут некого стращать, старик, — строго говорит Левушка. — Стращать надо тех, кто снаружи…
— Тоже правильно, — соглашается огорченный Кондратьич. — Светлая ты голова, Левушка!..
…В театральном фойе собралась вся труппа. Сейчас актеры без грима, и можно впервые рассмотреть их лица. Усталые, землистого цвета, с синими кругами под глазами.
— Хорошенько подумайте, братцы, — взволнованно говорит Левушка. — Те, кто хочет уйти, могут уйти. В первую очередь, конечно, следует увести отсюда детей. Тех, кто считает необходимым остаться здесь, прошу подойти ко мне!.. Без обид, братцы…
Из толпы выходят Татьяна, Сима, Боря…
— Товарищи! — Директор, как обычно, складывает руки умоляющей лодочкой. — У вас у всех есть семьи, родители, дети… Подумайте если не о себе, то хотя бы о них!..
Из толпы выходит Гордынский.
— Если будет позволено, — тихо говорит он, обращаясь к Левушке, — я бы хотел остаться. Обязуюсь подчиняться общей дисциплине.
— Оставайся! — Левушка пожимает плечами. — Каждый имеет право защищать свою честь. Если, конечно, она у него имеется…
Вслед за Гордынским из толпы выходит Федяева. Потом Андрей Иванович с Эллой Эрнестовной. Немного погодя к ним присоединяются супруги Тюрины. Выходит Гвоздилова.
— Елена Константиновна! — Левушка приятно ошарашен. — Вы хорошо подумали? Ваш выбор может иметь для вас самые серьезные последствия…
— Вы — эгоист. Лева, — усмехается Гвоздилова. — Все норовите героически умереть в одиночку. А другим, между прочим, тоже хочется войти в историю…
Из толпы выпархивают Аллочка и Ниночка, за ними, не выпуская из рук драгоценного патефона, выходит Дрюля.
— Дрюля! — радостно удивляется Тюрин. — Ты-то куда со своим патефоном?.. Ты же вне политики!
— А при чем тут политика? — меланхолически отвечает Дрюля. — Если мир раскололся без моего участия, то надо же мне где-то быть. Так уж лучше с вами.
— Товарищи! — взывает директор. — Еще не поздно остановить эту дурацкую комедию!.. Я уверен, если мы извинимся перед Юрием Михайловичем, — нас простят…
Директор продолжает говорить, а из толпы выходят все новые и новые люди. Актеры, бутафоры, осветители, монтировщики…
…Кабинет директора теперь полностью оккупирован актерами. На директорском столе несколько телефонов, и все они в настоящий момент заняты. Из общего гула вырывается голос Федяевой.
— Шурик?.. Ты меня, пожалуйста, не расстраивай, сынок, учи сольфеджио!.. А вот Вера Ивановна говорит, что не учишь! В общем, если не сдашь зачет — про магнитофон забудь!..
— Бардак! — возмущенно вздыхает Тюрина. — Ведь договорились же болтать не более трех минут!.. В любой момент могут позвонить оттуда, — она выразительно тычет пальцем вверх, — а телефон занят!
— Ты за меня не волнуйся! — мурлычет в трубку Аллочка. — Голодовка голодовкой, а с голоду мы тут не помрем! У нас шикарный буфет, бывает даже горячее…
— Что ты плетешь? — настораживается Сима. — Какое тут у нас горячее?.. Мы же эвакуировали буфет! Или ты трескаешь тайком ото всех? Как Лоханкин?
— Я голодаю честно! — обижается Аллочка, прикрыв трубку рукой. — Наравне с коллективом! Просто муж нервничает. Должна же я как-то его успокоить?
— Фантастическая идиотка! — восхищается Сима. — Ты же дискредитируешь идею! А если телефон прослушивается?.. Выходит, наша голодовка — чистый блеф?
— Оля! — кричит в трубку Татьяна. — Отзвони в ВТО Антонине Васильевне!.. Скажи, что мы с Левушкой отказываемся от Пицунды! Пусть отдадут путевки кому-нибудь другому!..