А вот рассказ уже цитированного Владимира Соболя: «В 48-м году мы с женой приехали в Иркутск в отпуск, жили на Тургеневской улице. Стоим как-то на остановке, подходит трамвай, оттуда вылетает Гайдай: «О, кого вижу! У нас премьера, а у меня — дебют! Приглашаю. Вечером принесу контрамарки».
Постановка называлась «Вас вызывает Таймыр» Пришли, сели, спектакль начался, а Лени на сцене всё нет. Ждем, когда же появится наш артист. А у него такая эпизодическая роль — милиционер в гостинице. Вышел на сцену, два раза свистнул, и всё»{22}.
Но вскоре Гайдаю стали давать и более крупные роли, большинство которых он перечислил в вышеприведенном письме брату Александру.
В одной из мемуарных статей Лариса Гайдай писала:
«Леня был взбудоражен и своим успехом, и сердитыми репликами, и трогавшими его поздравлениями своих недавних педагогов А. Н. Терентьева, А. И. Руккера, К. Г. Юренева. Они, однако, не ограничивались комплиментами. Угадывая одаренность молодого коллеги, они советовали не обольщаться первыми успехами.
— Думай о будущем, рассчитывай не на один сезон. О каких ролях при твоих данных ты можешь мечтать? В герои-любовники фактурой явно не вышел. Настоящая комедия — редкая гостья в театре. А мастерство эпизода вряд ли тебя серьезно прельстит. Так ведь?
— Ну и?..
— Ну и… скажу тебе, что еще в училище я у тебя режиссерскую жилку подметил, — своим хорошо поставленным, уверенным голосом сказал А. Н. Терентьев. — Нравилось мне, когда ты младшим товарищам объяснял да еще и показывал, как оживают слова роли, когда они становятся «своими» для актера.
— Очень жалко, что поздновато стал пробовать себя в режиссуре, — заключил Александр Николаевич. — Сложная это профессия, на собственном опыте знаю. Эх, мне бы сейчас твои годы! Словом, дерзай! Это хорошо рифмуется с фамилией Гайдай…»{23}
По другой версии, больше всех уговаривал Леонида ехать учиться на режиссера другой его педагог — Абрам Исаевич Руккер. Причем руккеровские прогнозы о перспективах актерской карьеры Гайдая были совсем не утешительны:
— Леня, неужели ты, такой способный человек, будешь сидеть в этом театре? Ну присвоят тебе звание в шестьдесят лет, а еще раньше ты сопьешься, погрязнешь в интригах… Иди учись, получай высшее образование.
И Леонид решился на этот шаг.
В современной публикации приводится фрагмент письма, которое 26 июня 1949 года Александр Гайдай отправил своей жене:
«Встав, легко позавтракал и отправился в Глазково… Дома застал одного папу. Мама отправилась на базар. Вскоре пришел Люля. Я прочел строки из твоего письма, где говорится об исключительнейшей популярности Леонида Гайдая в широких массах трудящихся. Леня загордился, а потом со вздохом сказал:
— А я всё-таки хочу уезжать.
Из института кинематографии ему прислали программу, и он сейчас усиленно готовится. Ехать думает в двадцатых числах июля. Вчера подал Волину заявление об увольнении. Сейчас, когда я пишу эти строки, Леня расставляет на доске шахматы и усиленно агитирует «сгонять одну партию» Придется на 15 минут прерваться… Как и следовало ожидать, партию выиграл я. Люля сделал несколько непростительных промахов и в расстроенных чувствах пошел в сад (около дома) срезать сирень… Люля нарезал сирени и зовет меня в город… Привет от папы, мамы, Лени.
А. Г.»{24}.
В июле 1949 года Леонид Гайдай переезжает в Москву — второй главный город в его биографии, в котором он останется на последние 44 года семидесятилетней жизни.
Глава третья
ЛЕОНИД ИОВИЧ МЕНЯЕТ ПРОФЕССИЮ
О том, как Гайдай поступал во ВГИК, подробно рассказал его однокурсник Иван Фролов, режиссер документального кино и автор посвященной творчеству Гайдая книги «В лучах эксцентрики»:
«Август 1949 года. В коридорах Всесоюзного государственного института кинематографии столпотворение. Сотни юношей и девушек, стремящихся к красивой жизни или к каторжной работе в кино, пытают свое счастье, сдавая вступительные экзамены на различные факультеты…
Среди поступающих одновременно со мной на режиссерский факультет резко выделялась колоритная фигура длинного, как жердь, абитуриента.
— Леонид Гайдай, — представился он.
Новый знакомый много хохмил, относился к себе с иронией. Это запомнилось.
Мне было в то время двадцать три года, Гайдаю — двадцать шесть. В разговоре выяснилось, что оба мы — инвалиды Отечественной войны, и, как бывшие фронтовики, [мы] быстро нашли общий язык.