Сибирская тематика была близка как Гайдаю, так и Невзорову, который родился в Иркутской области. Зимние, «якутские» сцены фильма снимали недалеко от Красноярска весной 1956 года. В Кронштадте работали летом. В кадр попало много достопримечательностей островного города — съемки проходили в форте Кроншлот, в Петровском парке, у Гостиного двора. После этого в Москве снимали павильонные сцены. Осенью картина была уже закончена.
В первых кадрах «Долгого пути» возникает движущийся поезд, а первое лицо, которое мы видим, принадлежит юной Раисе в исполнении Кюнны Игнатовой, знакомой нам по заглавной роли в фильме «Ляна».
Как видим, уже тогда Гайдай был верен своему пожизненному правилу приглашать в каждую картину актеров, с которыми работал раньше. Об этом он говорил, в частности, в своем последнем телеинтервью (1993) в рамках программы «Встреча по вашей просьбе»: «Я вообще человек постоянный. Если мне актер нравится и мы с ним, так сказать, сработались, я обязательно приглашаю его в другую картину. Есть актеры, которые являются соавторами фильма. Я стараюсь работать с такими актерами. С ними интересно, какое-то идет взаимное обогащение, рождается что-то новое».
Впрочем, с Кюнной Игнатовой Гайдай после «Долгого пути» уже не сотрудничал. Зато на съемках этого фильма красивая двадцатилетняя артистка (наполовину якутка, наполовину русская) встретила своего будущего мужа. Но им оказался не Сергей Яковлев, который играл Василия Кругликова, а исполнитель роли гадкого Латкина Владимир Белокуров, тот самый знаменитый мхатовский актер, курс которого оканчивала Нина Гребешкова. У Игнатовой и Белокурова была тридцатилетняя разница в возрасте, но этому браку не стоит сильно удивляться. В конце концов Белокуров в жизни не был Латкиным, а наиболее известная его кинороль — Валерий Чкалов в одноименном фильме 1941 года.
Вернемся, однако, к «Долгому пути». После того как нам продемонстрировали главную героиню только что начавшегося фильма, на экране появляется титр: «От Москвы до Перми — тысяча пятьсот верст». Теперь дорога уже не железная, а обычная, полевая. По ней тащится телега, запряженная двумя лошадьми. Камера передвигается вместе с ней. Следующий титр: «От Перми до Иркутска — семь тысяч верст» (так в первые же минуты первого гайдаевского фильма возникает тема его родного города). Тут уже телегу приходится выталкивать из грязи — через 20 лет в картине «Инкогнито из Петербурга» этот эпизод обрастет массой комических подробностей. Из рассказа «Чудная» в «пейзажные» сцены «Долгого пути» перешел разве что этот образ непролазной дороги: «К вечеру тучи надвинулись, ветер подул холодный, — а там и дождь пошел. Грязь и прежде была не высохши, а тут до того развезло — просто кисель, не дорога!»
Еще один титр: «От Иркутска до Якутска — три тысячи верст». Та же телега передвигается по снегу и льду, через лютую вьюгу. Теперь неуклюжая повозка снабжена навесом, а лошадей уже три. Именно в этих кадрах убедительно показана та величественно-мрачная картина сибирской природы, с которой начинается рассказ «Ат-Даван»:
«Мы ехали вниз по Лене. По всей ширине ее торчали в разных направлениях огромные льдины, по-местному «торосья», которые сердитая быстрая река швыряла осенью друг на друга в борьбе со страшным сибирским морозом. Но мороз, наконец, победил. Река застыла, и только гигантские торосья, целый хаос огромных льдин, нагроможденных в беспорядке друг на друга, задавленных внизу или кинутых непонятным образом кверху, остался безмолвным свидетелем титанической борьбы, да кое-где еще зияли длинные, никогда не замерзающие полыньи, в которых прорывались и кипели быстрые речные струи. Над ними тяжело колыхались холодные клубы пара, точно в полыньях действительно был кипяток.
А с обеих сторон над этим причудливым ледяным хаосом стояли молчаливые огромные Ленские горы. Жидкая листвень цеплялась по склонам, широко раскидывая корни, но камень не дает ей расти, и склоны усеяны сплошь густою древесною падалью. <…> И только на ровной, будто обрезанной, вершине лес сразу становится гуще и тянется длинною, темною, траурною каймой над белым скатом берега.
И так на десятки, на сотни верст!.. Целую неделю уже наш возок ныряет жалкою точкою между торосьями, колыхаясь, точно лодочка на бурном море… Целую неделю я гляжу на полосу бледного неба меж высокими берегами, на белые склоны с траурной каймой, на «пади» (ущелья), таинственно выползающие откуда-то из тунгусских пустынь на простор великой реки, на холодные туманы, которые тянутся без конца, свиваются, развертываются, теснятся на сжатых скалами поворотах и бесшумно втягиваются в пасти ущелий, будто какая-то призрачная армия, расходящаяся на зимние квартиры».