Несмотря на то что и Мария, и Иов получили лишь начальное образование, в распоряжении их детей всегда были томики произведений классиков из растущей год от года отцовской библиотеки, а также многочисленные подписные издания, круг которых тоже расширялся. Старые журналы — «Огонек», «Крокодил», «Смехач» — глава семьи не выбрасывал, а складывал по годам и бережно хранил. Когда этих журналов накопилось достаточно много, Мария Ивановна придумала сложить их в несколько слоев на чердаке: и никому не мешают, и дополнительно утепляют дом сверху.
Позже, уже будучи известным режиссером, Леонид Гайдай регулярно навещал родной дом — и немало времени провел на том чердаке, одновременно окунаясь в атмосферу детства и ища среди старой юмористики идеи для своих новых комедий.
Прекрасная семейная обстановка в доме Гайдаев всячески благоприятствовала пробуждению творческих талантов в детях. Здесь сложилась трогательная традиция: писать друг другу пожелания в семейный альбом и в каждую торжественную дату обмениваться открытками с поздравлениями, лично сочиненными и нередко рифмованными.
Главным поэтом в семье справедливо считался старший сын Александр, Шурик. Он больше всех был похож на Иова Исидоровича характером: такой же основательный, рассудительный, несуетливый, предельно самостоятельный. Стихи он начал писать еще в раннем детстве. В школе закономерно стал редактором стенной газеты, а когда вырос, навсегда связал жизнь с журналистикой.
В отличие от Шурика, заядлого спортсмена и активного комсомольца с образцовым поведением, Леня (Люля, как его звали в семье) рос озорником и непоседой. Дома Люлю было не застать, да и в школе у него сложилась репутация заводилы и куролеса благодаря его шутовским бесшабашным проделкам.
Из-за одной такой необдуманной выходки Леонид получил серьезный нагоняй со стороны уже не учителей, а родителей и старшего брата, что было редкостью. Ну так и поступок был, прямо скажем, из ряда вон выходящим. Дело в том, что в мартовском номере всесоюзного детского журнала «Пионер» за 1937 год состоялся печатный дебют семнадцатилетнего поэта Александра Гайдая — небольшое стихотворение «Байкал». Публикация в массовом издании, читаемом по всей стране, могла вызвать как законную гордость провинциального автора, так и зависть некоторых его знакомых. Но кто бы мог подумать, что самым завистливым окажется родной братец!
В общем, неизвестно, из озорства ли, из зависти, из жажды эксперимента или из элементарной наглости четырнадцатилетний Леня Гайдай дерзнул пойти на самый настоящий плагиат. Он переписал братнин «Байкал» на отдельный листок, поставил свою подпись и отнес его в первую попавшуюся иркутскую газету. Стихотворение напечатали. Конечно, плагиатора отчасти извиняет то обстоятельство, что он сам сознался в содеянном и продемонстрировал брату постыдную публикацию. Сегодня можно только догадываться, какие громы и молнии метал в неразумного Люлю сознательный Шурик. Как бы то ни было, инцидент в конце концов был исчерпан, и во всей дальнейшей творческой жизни Леонид никогда больше до подобного не опускался.
Школьные шалости Лени были более безобидны, но всем его одноклассникам запомнились надолго. В начале текущего века иркутский краевед Владимир Березин задался целью собрать максимальное количество материалов о годах, проведенных Леонидом Гайдаем в столице Восточной Сибири. Обильные данные легли в основу сборника «Леонид Гайдай: Иркутские страницы». Чуть ли не самое ценное в нем — воспоминания ровесников Гайдая. К сегодняшнему дню почти никого из них уже нет в живых, но они успели поведать многое о том, каким был Леня Гайдай в подростковом возрасте.
Вот что рассказывала одноклассница Гайдая Людмила Ковалевская:
«Хорошо помню «картинку»: группа ребят с Леней в центре «гоняет» зоску. Это кусочек кожи, чаще с мехом, и прикрепленная к нему свинцовая пластинка, размером со старый пятак. Теперь дети этой игры не знают. Заключалась она в том, чтобы как можно дольше, стоя на одной ноге, согнутой другой подкидывать зоску, чем выше, тем лучше. Леня всегда выигрывал.
Нам было по пути возвращаться домой: я жила на улице Гоголя, а он на Второй Глазковской (в то время, ныне Вторая Железнодорожная). Я — с подружкой, он — с приятелями Лохтиным и Максимовым. Мальчики, конечно же по инициативе Лени, «задирались», а в конце пути запихивали нас в сугроб головой. И это еще ничего! Как доставалось моим чудным длинным косам от него! Он зажимал их дверью: я — с одной стороны, он — с другой… Еще была у него привычка: подкрадется к моему дому, постучит в окно и присядет. Посмотришь — никого. Пока откроем дверь, выйдем — он убегал. Однажды его поймал мой папа и обещал в следующий раз надрать уши. На этом стуки прекратились.