Последней каверзой властей стало требование дослужить в армии недостающие четыре месяца — для этого его отправили «под строжайший надзор» в 12-й Великолукский пехотный полк, который квартировал в Туле. На этот раз ему пришлось пожить в казарме и хлебнуть трудностей военного быта, но в начале лета приехавший в полк Герман сумел убедить командира смягчить ему режим и использовать по специальности — для строительства полевого лагеря. «В скором времени брат там совершенно акклиматизировался и занял почти что „фельдфебельское“ положение», — пишет Герман. Вольность была такой, что вскоре Леонид смог на две недели уехать с несколькими знакомыми, включая Миловидову, в соседнюю Ясную Поляну, чтобы навестить Льва Толстого. Кумир всей читающей России интересовал его с детских лет, хотя Красин уже предвидел, что общего языка они не найдут.
Камера Воронежской тюрьмы, где сидел Красин
Так и случилось, о чем он позже рассказывал своему знакомому Виктору Оксу. По воспоминаниям того, «Толстой восставал против увлечения Красина Энгельсом. Однажды в пылу спора он крикнул:
— Наивные дети! Как вы не видите, что эти евреи (имелись в виду Маркс и Энгельс. — В. Э.) вас обманывают!
И Толстой, не пожелав слушать никаких возражений, ушел.
В другой раз разговор с Красиным у него происходил через окно. Он с улицы заглянул в горницу и сказал:
— Мир, дети. Пусть улягутся наши страсти до захода солнца.
— Ни гнева, граф, ни мира. Мир убивает мнения. Впрочем, нас в этом рассудит история.
— Нет, нас рассудит только Бог, — ответил Толстой.
— Это то же самое, — поддакнул Красин с улыбкой».
Слова спорщиков Окс мог передать неточно, но характерная для Красина ироническая манера общения, его нежелание падать ниц перед всеобщими кумирами схвачены точно. Максиму Горькому Красин тоже рассказывал про «сердитое лицо Толстого и колючий взгляд его глаз», но в то же время признавался Оксу, что в беседах с писателем «до известной степени слагалось его последующее мировоззрение». Этих бесед, впрочем, было немного: Толстому вряд ли понравилось общение с дерзким юнцом, и он постарался свести его к минимуму. В дневнике за август 1893-го он кратко упомянул «разговор с социал-демократами (юноши и девицы)» и свое несогласие с ними: «Они говорят: „Капиталистическое устройство перейдет в руки рабочих, и тогда не будет уже угнетения рабочих и неправильного распределения заработка“. — Да кто же будет учреждать работы, управлять ими? — спрашиваю я. „Само собой будет идти, сами рабочие будут распоряжаться“. — Да ведь капиталистическое устройство установилось только п[отому], ч[то] нужны для всякого практического дела распорядители с властью. Будет дело, будет руководство, будут распорядители с властью. А будет власть, будет злоупотребление ею, то самое, с чем вы теперь боретесь».
Строительство Транссибирской магистрали. Фото 1891 г.
Много лет спустя приходится признать, что великий писатель в этом споре был, пожалуй, ближе к истине, чем самонадеянные «юноши и девицы», начитавшиеся Маркса.
В октябре Леонид покинул службу — несмотря на нестрогий режим, Герман нашел его «сильно похудевшим и полубольным». Еще летом московский суд вынес приговор по делу брусневцев, которые получили длительные сроки ссылки. После этого военный министр П. Ванновский, узнав, что один из подозреваемых по делу служит в армии, приказал посадить его в военную тюрьму, а после сослать в Сибирь. К счастью, циркуляр долго блуждал по инстанциям и попал на подпись министру, когда Красин уже уволился со службы.
Узнав об ухудшении здоровья Леонида, знакомый по Петербургу марксист Николай Водовозов предложил ему пожить в Крыму у его родственников Токмаковых. Красин охотно согласился и пользовался их гостеприимством в имении Олеиз близ Кореиза почти целый год совершенно бесплатно — напротив, эти милые люди сами помогали ему деньгами. В имении жили Иван Федорович Токмаков — сибирский чаеторговец, ставший крымским виноделом, его жена Варвара Ивановна и их дети, из которых Красин часто общался с Еленой Ивановной — вскоре она стала женой философа, будущего священника, а тогда марксиста Сергея Булгакова. Вдобавок там постоянно гостили друзья хозяев и деятели культуры — от Льва Толстого до Федора Шаляпина (недаром после революции там, выгнав хозяев, устроили Дом отдыха работников искусств), но Леонид, похоже, ни с кем из них не встречался.