Использовав все доступные ему источники, он убедительно доказал несостоятельность надежд народников на то, что если не вся Россия, то Сибирь уж точно сможет избежать капитализма и развиваться своим «особым» путем. Он писал: «Мы начали наш обзор с крупных и дорогих предприятий фабрично-заводской промышленности и спустились до избы кустаря-крестьянина — и всюду мы находили капитализм», который «уже и теперь сделался атмосферой, в которой совершается все движение сибирской промышленности. Он пропитывает весь наш экономический организм, и в будущем всё сулит ему еще более широкое развитие». Далее он отмечал, что «народные формы экономической жизни», на которые уповали народники, «вымерли или же находятся накануне вымирания, и никакие субъективные заклинания не в состоянии их воскресить». При всем хорошем отношении к Красину, Попов не собирался терпеть такой дерзости и напечатал в ближайшем номере «Восточного обозрения» развернутую критику красинской статьи. Позже ее критиковал в той же газете другой видный народник, этнограф И. Майнов, обвинивший Красина и его сторонников в том, что они «зорко выискивали крупицы капитализма» в сибирской экономике, но проявляют «предвзятый пессимизм» к существующим там «формам народного производства». Красин порывался ответить критикам на страницах газеты, но тут толерантность ее руководителей истощилась, и ему отказали под надуманным предлогом. Однако в глазах многих читателей победу в этой дискуссии одержал именно он; его статья, по выражению Ф. Кона, «пробила первую брешь в твердыне народничества».
К сокращению срока ссылки для Красина добавилась неприятная «ложка дегтя» — на два года ему запретили жить в крупных городах, а гласный надзор полиции всего лишь заменили на негласный. Это в очередной раз ставило под сомнение его надежду окончить наконец Технологический институт. Поэтому по окончании ссылки он остался в Иркутске, продолжая работать на строительстве железной дороги, а мать и брат в Москве снова начали забрасывать инстанции просьбами. В июне 1897-го они подали в МВД прошение о возвращении Леонида в Петербург для завершения образования; одновременно начальник 16-го участка снабдил его рекомендательным письмом для института, высоко оценив его способности. 18 августа министр внутренних дел сообщил Антонине Григорьевне, что въезд в Петербург для ее сына по-прежнему закрыт, но он может поступить в технологические институты Харькова или Риги, если они согласятся его принять.
Пока решалась его судьба, Красин ушел в отпуск и поселился вместе с Соломоном и его женой на даче «Ласточка», снятой ими на берегу Байкала. Его друг пишет, как Леонид играл с его двухлетней дочкой Женей: «Красин был горячим поклонником этой маленькой „дамы“ и с увлечением подолгу играл с ней в мало понятные для непосвященных игры, бегая, прыгая и болтая с ней до самозабвения, а иногда вступая с девочкой в какие-то нелепые споры, искренне увлекаясь…» Вспоминает он и другие «игры» Леонида: «Красин и я отдавали дань молодости. Мы бывали не только у наших товарищей и друзей, но и в местном клубе, ухаживали, шутили, смеялись и часто и много танцевали… Красин был молод, красив, ловок, остроумен, весел — жизнь била в нем ключом. И ничто человеческое не было ему чуждо. Увлекающийся и жаждущий наслаждений и любви, он весь отдавался случайным, но по большей части мимолетным привязанностям, с которыми быстро и без страданий расходился. Красин был человек, одинаково самозабвенно отдававшийся общественной работе и страсти… Последнее, впрочем, в нем преобладало». Несколько неожиданные слова о том, кто постоянно был занят работой, то революционной, то инженерной, а чувства в жизни Красина хоть и играли важную роль, но никогда не заставляли потерять голову.
В октябре 1897 года Харьковский технологический институт выразил готовность принять Красина на третий курс химического факультета. Это учебное заведение было, конечно, не таким известным, как Петербургский технологический, но достаточно крупным: институт открылся в 1885 году, и его директором с тех пор был известный механик, профессор Вадим Кирпичев. В декабре Красин прибыл из Иркутска в Москву, где ему разрешили остаться с семьей на Рождество и Новый год. Только после этого он отправился в Харьков и приступил к занятиям, но в апреле опять уехал на пасхальные каникулы. Он и после этого довольно часто исчезал из института, поскольку продолжал работу по проектированию Кругобайкальской дороги (его контракт с администрацией Транссиба закончился в марте 1898-го, но расставаться с опытным специалистом там не спешили). В том же апреле он отправился на Байкал руководить прокладкой перегона Мысовая — Мишиха и вернулся только через два месяца. Руководство института смотрело на его отлучки сквозь пальцы, считая, что он, работая «в поле», принесет гораздо больше пользы и себе, и институту.