Вскоре Леонов стал ответственным секретарём. Чтобы помочь толковому сотруднику, ему обеспечили бесплатный проезд на трамвае: сохранилось удостоверение от 13 октября 1921 года, согласно которому «секретарь газеты Леонид Максимович Леонов действительно имеет право пользоваться трамвайным билетом № 98229».
Основной заботой Леонова было полиграфическое оформление «Красного воина»; кроме того, занимался он разбором почты, встречался с читателями, о чём рассказывал потом: «Красноармейцы присылали в газету самый разнообразный материал — заметки, статьи, небольшие рассказы, стихи. Особенно много было стихов. Написанные на обрывках обоев, газет, на обёрточной бумаге, они пачками поступали в редакцию. Пришлось создать при редакции „Красного воина“ нечто вроде консультации по стихам. <…> Авторы-красноармейцы, получая из частей увольнительные записки, приходили в редакцию со своими рукописями. Некоторых вызывала редакция. Бывало, беседуешь с одним автором, тут же вместе с ним вносишь в его стихи поправки, а два или три стихотворца, волнуясь, сидят и ждут своей очереди».
Начались ещё и выезды в воинские части Московского гарнизона по редакционным делам: брал интервью у командиров и комиссаров, общался с участниками литературных кружков (а такие стали появляться во всех частях), консультировал военкоров.
В общем, со слесарной работой пришлось закончить: времени уже не хватало.
Тут вернулся дядя, Алексей Андреевич Петров, и Леонид переехал к нему.
В «Красном воине» Леонов отработал восемь с половиной месяцев, и за это время в газете вышло около шестидесяти его публикаций: как минимум 15 фельетонов, 26 стихотворений, четыре обозрения, три зарисовки, статья, рецензия, репортаж, отчёт, путевые заметки и восемь ответов военкорам в разделе «Почтовый ящик».
Многие стихи, конечно, те ещё. Вот обращение «Мы — Девятому съезду»: «Веди, хозяин, будь спокоен! / Веди страну, Девятый съезд:/Пока на страже красный воин,/Антанта злобная не съест!»
Сам Леонов, надо сказать, на IX съезде Советов, коему посылал стихотворный привет, не был; хотя имел возможность заглянуть туда.
Безусловно, вирши свои он слагал уже не в юношеском неуменье и косноязычье, как то было в Архангельске. Тут история иная: Леонов откровенно лепил бодрую халтуру по пролеткультовским лекалам.
«Видно, впрямь остры у нас штыки, / Если враг вчерашний, враг отпетый, / Злобно сжав в карманах кулаки, / Собирается признать Советы!»
И далее: «От границ далёкой ДВР / До страны карельского народа — / Миллионы нас! Какой барьер / Мы не взяли за четыре года! / Мы ведём по миру борозду: / Нет преград для верящих и смелых!»
Если в архангельских своих сочинениях Леонов как умел наследовал декадентам, то здесь он понял, что опыты Филиппа Шкулёва как никогда востребованы. Отсюда такие строки: «Чёрному делу положен конец — / Ты победил, пролетарский кузнец. / Куй своё счастье / В грозу и ненастье, / Молотом бей / Смелей!»
Впрочем, в иных стихах чувствуется натуральное леоновское русофильство: «Мы нищи — да, но наш порыв велик, / Когда взрастают новые преграды, / Тогда не знает он в бою пощады — / Мужицкий наш, простой наш тульский штык. / Итак, иди! Готовь за ратью рать… / Забудь всё то, что было не забыто, / Но не забудь, что наш мужик Микита / Ещё не разучился побеждать!»
Как предвестие «Вора» читаются строки о «нэпманах»: «Вижу, вижу их, как сейчас: / Двое в шубах, и грузные оба… / Липким студнем глядела утроба / Из свиных и заплывших глаз… / Видно, утренний их пирог / Был вкуснее поволжской глины…»
Именно в те дни начался голод в Поволжье, посему леоновское раздражение по поводу странного кульбита, совершённого русской революцией, кажется куда более искренним, чем радость за победу «пролетарского кузнеца».
Однако говорить о том, что Леонов тотально разочаровался в произошедшем со страной, было бы неверно. Всё было несколько сложнее.
Здесь важно вспомнить стихотворение, опубликованное 20 ноября 1921 года и называющееся «Тебе, нашему (к 100-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского)»: «Ты не знал, да и знать откуда… <…>,/ Что однажды над Русью сонной / Прогудит семнадцатый год, / Что „униженный и оскорблённый“ / „Мёртвый дом“ твой навек снесёт… / Если б жил ты, — ты был бы с нами».
Неизвестно, чего тут больше: попытки уверить себя в том, что обожаемый Леоновым Достоевский «был бы с нами» (что, само собой, откровенно сомнительно), или желания хоть как-то оправдать именем учителя свой собственный выбор. Однако сам Леонов, безусловно, был «с ними»: и по факту своей жизни здесь, в Советской России, и тем более в силу своей красноармейской службы и работы.