От приглашений на собрания, банкеты, дружеские вечеринки он, как правило, стал тактично отказываться. Хотя друзья искренне любили его и переживали за него. А ведь помимо друзей у него был очень широкий круг общения. В ящике его стола за время работы в РНСЭБ накопилось около двух тысяч визитных карточек. Практически не было дня, чтобы к нему кто-нибудь не приходил — бывшие коллеги по разведке, журналисты, писатели, близкие знакомые. Тем не менее он иногда с видимой горечью произносил: «Знакомых и приятелей много, друзей — всё меньше».
Очевидно, чувство одиночества может зародиться и окрепнуть даже в кругу друзей, которые всегда готовы поддержать тебя, поделиться своим теплом. И та внутренняя работа ума и души, которая происходит в человеке на склоне лет, становится его сугубо личным делом. Она принадлежит только ему, и человек чувствует, понимает, что он не вправе поделиться её результатами с окружающими. Слишком много в человеческой душе уголков, куда вход воспрещён даже близким людям.
«У меня, — вспоминает Прилуков, — в последние месяцы жизни Леонида Владимировича было необъяснимое ощущение того, что в его душе творится что-то сложное, идёт какая-то душевная ломка, порождённая, скорее всего, преследовавшим его чувством невостребованности. Отсюда — его равнодушие ко всему происходящему, потухший взор, слезящиеся глаза, непрерывное курение и неимоверная усталость. На мои предложения лечь на профилактическое лечение в госпиталь и затем съездить на пару недель куда-нибудь отдохнуть он очень тихо и как-то застенчиво улыбался.
Создавалось впечатление, что Леонид Владимирович (он сам говорил об этом не раз) просто устал от жизни, и я, стараясь его понять, приходил к мысли, что всякий человек имеет свой душевный, эмоциональный, энергетический предел, а вся его многотрудная жизнь разведчика состояла из сплошных стрессов. Надломили его и потери близких людей».
24 марта 2012 года Шебаршин отмечал в кругу близких друзей 77-летие. Настроение у него в тот день было приподнятое, ничто не предвещало скорой беды. Казалось, и лечащий врач, у которого Леонид Владимирович был на приёме спустя пару дней, обнадёжил. В последнее время его стали серьёзно беспокоить глаза — прогрессировала глаукома. Но на этот раз доктор особых изменений не нашёл, появилась даже надежда на благоприятный исход. Во всяком случае, неприятного приговора, которого опасался Шебаршин, не последовало.
Вернувшись домой, он позвонил Татьяне Александровне, доложил, что был у окулиста.
— Что хорошего сказал окулист?
— Да ничего, собственно. Но и ничего плохого тоже не сказал. Это уже достижение.
Утром 29 марта Пушкина забежала к Шебаршину, оставила у консьержки еду для него и помчалась на работу. А вечером Леонид Владимирович снова позвонил. Голос был какой-то чужой и окаменелый.
— Я сегодня ослеп на один глаз.
До Татьяны Александровны не сразу дошло сказанное. Она спросила скорее машинально:
— Когда?
— В половине шестого вечера.
— Глаз совсем не видит?
— Да.
— Завтра же идём к врачу!
Леонид Владимирович, видимо, и сам понимал, что медлить нельзя, — согласился безропотно.
Это был их последний разговор. На следующий день, 30 марта, когда вскрыли квартиру, Леонида Владимировича обнаружили с огнестрельным ранением. Рядом, на полу, валялся наградной «стечкин». На столе лежал открытый блокнот с его последними записями:
«17.15 — отказал левый глаз».
И чуть ниже — вторая, сделанная на ощупь, простым карандашом:
«19.00 — полностью ослеп».
…Смерть наступила глубокой ночью…
Незадолго до своего ухода из жизни Леонид Владимирович рассказал Татьяне Александровне Пушкиной историю, случившуюся с ним ещё при жизни Нины Васильевны.
Как-то Шебаршин возвращался домой в «маршрутке». В тесном салоне «газели» ему уступили место на переднем кресле, где пассажиры располагаются спиной к водителю. А прямо напротив сидела молодая мама с дочерью — очень бойкой и непоседливой девочкой. Мать то и дело повторяла:
— Соня, не вертись… Соня, перестань болтать… Ну в кого ты уродилась такая?
— В тебя, мама!
Видимо, для мамы такой ответ не был неожиданным.
Девочка не оставила без внимания и Шебаршина:
— Как тебя зовут?
Он ответил и спросил, сколько ей лет.
— Пять.
— Уже исполнилось или ещё нет?
— Нет ещё, — неохотно ответила Соня, которой хотелось, конечно, быть старше. — Исполнится только через месяц.