– Как бы там ни было, мы должны уведомить власти, – сказал доктор. – Как долго вы еще пробудете в Леоноре?
– Я не останусь здесь. – Ган, спохватившись, одним глотком допил чай. – Я и так уже опаздываю.
Глаза доктора Карлтона округлились:
– Но ее нельзя перевозить, она слишком слаба.
Ган взглянул на Мирабель, потом на доктора, и нервы его сдали.
– Разумеется, слишком слаба! И я не собираюсь забирать ее с собой, ради бога!
За столом повисла тишина.
Миссис Карлтон сжала ладонь мужа, в глазах ее была мольба. Он вздохнул в ответ и обратился к Мирабель:
– Можно оставить девочку здесь?
Жилы на крепкой шее Мирабель вздулись и стали похожими на стебли сельдерея.
– Мне жаль девочку, я переживаю за нее, но я должна управлять гостиницей. И не могу ухаживать за ребенком.
– Моя жена позаботится о ней. Временно. – Он сделал упор на последнем слове, а когда взглянул в полное надежды лицо жены, взгляд его смягчился. – За комнату мы заплатим. Так пойдет? Хотя бы на время.
– Конечно. – Мирабель расслабилась. – До тех пор, пока вы платите.
Миссис Карлтон счастливо улыбнулась и одобрительно поаплодировала кончиками пальцев.
– Утром я позвоню констеблю. – Доктор взял листок бумаги и протянул его Гану. – Нам необходима информация на случай, если полицейские захотят с вами поговорить.
Ган посмотрел на бумагу и ручку – для безграмотного человека в них было мало толку – и отодвинул обратно.
– «Байлен Майн» в Мензисе. Управляющим там Джон Мэтьюз. Он поможет разыскать меня.
В комнате снова воцарилось молчание.
Ган не хотел задерживаться – груз ждал, часы тикали, подгоняя его. Если поставка задержится, его уволят. Другую работу ему не найти – кому нужен хромой калека? И все же он не мог заставить себя подняться и уйти, оставив девочку. Он нерешительно потер заросший щетиной подбородок. Девочка будет жить – неужели этого недостаточно? В конце концов, он сделал все, что мог. Эти люди позаботятся о ней. Его задача выполнена.
Все взгляды были направлены на него. Ган проглотил комок, подступивший к горлу:
– Тогда я пошел.
– А как же ваш пирог? – спросила Мирабель.
– Я оказался не так голоден, как казалось.
Доктор встал.
– Мы свяжемся с вами, если у полиции возникнут вопросы.
Ган взглянул в сторону темного коридора, ведущего к лестнице наверх, и внутри у него все сжалось.
– Ничего, если я попрощаюсь с ней?
– Конечно, – сказал доктор. – Только не разбудите.
Ган поднялся по лестнице и, скрипнув петлями, открыл дверь в спальню. Девочка спала, подложив под щеку маленький кулачок, светло-каштановые волосы рассыпались по подушке. Ее кожа горела в месте ожогов, которые после мази стали еще ярче. Печаль сжала Гану горло. Одновременно его переполняло чувство благодарности за то, что она осталась жива. Его молитва – если существовал Бог, который мог ее услышать! – была краткой. Он надеялся, что в дальнейшем ее дни не будут так суровы, что жизнь ее не будет бессмысленна и что ожоги не оставят шрамов.
Ган вышел так же тихо, как и вошел, и тяжело спустился по прогнившим ступенькам. Выходя, он коротко кивнул доктору, чувствуя себя еще бóльшим чужаком, чем когда впервые зашел сюда.
Он вышел в вечернюю прохладу на главную улицу Леоноры и уже переходил дорогу, когда Мирабель окликнула его:
– Погодите минутку! – Она подошла шаркающей походкой, раскачивая широкими бедрами, точно вьючная лошадь. – Я принесла остаток вашего пирога и пирожки с мясом. – Мирабель вручила ему корзинку, накрытую марлей. – Подумала, что вы, может быть, проголодаетесь.
– Вы очень добры, Мирабель. Действительно очень добры.
Она коснулась руки Гана и заглянула ему в глаза.
– Она бы умерла, если бы вы ее не подобрали. – Она сжала его пальцы. – Вы спасли жизнь этой маленькой девочке.
Ган, уставившись в землю, коротко кивнул. И снова к горлу подступил все тот же странный комок.
– Спасибо вам за все, Мирабель.
Она, похоже, почувствовала его состояние, потому что ободряюще похлопала его по руке, молча развернулась и ушла.
Несмотря на черное как смоль небо, сонные улицы освещала луна, которая словно заряжала своей энергией высыпавшие следом звезды. Сегодня спать некогда – всю ночь Ган будет ехать в Кукини в надежде, что груз все еще ждет его, а отдохнет уже завтра во время дневной жары.
В повозке Нили с присвистом храпел под грудой одеял. Переход от изнурительного зноя к жестокому холоду был здесь таким же резким, как между светом и тьмой. А Ган приходил в оцепенение и от первого, и от второго.
Услышав его шаги, Нили проснулся и протер глаза.