— Что?! Фикции?! О боже, какой позор! Ах, я задыхаюсь… — И Эдмон Леглантье, сделав два неверных шага, упал в обморок в точности напротив стула. При этом он позаботился не промахнуться мимо сиденья.
Герцог в некотором замешательстве потряс его за плечи:
— Я разгадал ваш маневр — вы собираетесь меня разжалобить и будете настаивать на том, что ничего не знали, мошенник.
— О, клянусь вам, я вложил в эти бумаги все свои средства, — простонал Эдмон, открывая глаза. — У меня больше ничего, ничего нет… Мне остается лишь одно — наложить на себя руки! — с дрожью в голосе вскричал он. — Во… воды!.. Нет, не может быть, это какая-то чудовищная ошибка!
— Я был бы вне себя от счастья, кабы это оказалось ошибкой, — проворчал герцог де Фриуль, протягивая ему стакан. — Но с фактами не поспоришь.
— Стало быть, акции поддельные?
— На вид они безупречны. Загвоздка в том, что никакого вещества, призванного произвести революцию в ювелирном деле, не существует.
— Как это?..
— Вот портсигар, который вы предъявили мне в качестве образца. По-вашему, он сделан из некой искусственной субстанции, имитирующей балтийский янтарь? Ничего подобного! Он из настоящего янтаря! У меня возникли сомнения, и я попытался проткнуть портсигар раскаленной иглой. И что же? Острие иглы не проникло внутрь — оно лишь оставило ничтожную царапину на поверхности, что неопровержимо доказывает естественное происхождение вещества. Это самая натуральная застывшая древесная смола, черт побери! Вы одурачили меня и благородных людей из моего окружения и будете отвечать в суде!
— Вы забываете, что меня самого обвели вокруг пальца!
— Но это вы продавали бумажки, вы выступали гарантом изобретателя!
— Я ему шею сверну!
Герцог де Фриуль расхохотался:
— Ваш изобретатель в данный момент уже раскуривает гаванскую сигару где-нибудь на Лазурном берегу и хихикает при мысли о том, как ловко он нас надул.
— А если… — робко начал Эдмон. — Если не было никакого обмана? Может быть, это вещество имеет все свойства янтаря, потому и…
— Ну как мне еще сказать, чтоб до вас наконец дошло?! — взвился герцог де Фриуль и, багровый от гнева, сопровождая каждое слово ударом по клавиатуре пишущей машинки на столе, проорал: — Нет! Никакого! Амбрекса! Есть! Янтарь! — Взяв себя в руки, он холодно добавил: — Я пытался разыскать этого нотариуса, мэтра Пиара, ходил в коллегию, мне ответили: в списках не значится. Что до печатника, суд его, вероятно, оправдает, но вас…
— О горе мне! Я разорен!
— Вздор! У вас еще есть этот театр.
— Он в закладе и ремонтируется в кредит! Я по уши в долгах! О нет, это невыносимо! — И тут Эдмон Леглантье сделал то, чего ни герцог де Фриуль, ни сам он не ожидали. Эдмон Леглантье разрыдался. Он и не думал скрывать стыд — слезы катились по щекам, актер всхлипывал, выдувал носом пузыри, подвывал и всем своим видом являл воплощенное отчаяние. Растерявшийся герцог де Фриуль неуверенно похлопал его по спине — не помогло. Причитания стали громче, лицо быстро опухло и сделалось похоже на морду земноводного.
Побежденный герцог поспешил ретироваться, отказавшись от мысли о дуэли, — он просто не мог добить раздавленного обстоятельствами бедолагу.
Когда дверь за герцогом тихо закрылась, Эдмон Леглантье выждал еще несколько минут, а затем вытер лицо фланелевым жилетом и в него же высморкался.
— Тьма тьмущая, чтоб меня расплющило! Какой спектакль я разыграл, а публики не было, один этот сиятельный олух! Вот жалость, на сцене я бы произвел фурор. Конец первого акта. Начало второго: моя двоюродная бабуля Августина только что отдала Богу душу в Конде-сюр-Нуаро, и с минуты на минуту меня известят, что я стал единственным наследником ее несметного состояния. — Эдмон подошел к зеркалу и, положив руку на сердце, продекламировал: — Сегодня — драма, завтра — комедия! Это очень по-французски, — заключил он и принялся наносить на лицо кольдкрем.
Розоватый свет заката четко обрисовывал контуры каминных труб на макушках домов. Казимир Мион, весь день проторчавший в тесном закутке консьержа, стоял на дне двора-колодца и рассматривал, запрокинув голову, прямоугольник неба, стиснутый фасадами пятиэтажек. Теперь, когда немного распогодилось, можно было выкурить трубочку на свежем воздухе и предаться метеорологическим размышлениям. «С утра ливмя поливало, только что прояснело, если не считать этих легких облачков. Стало быть, завтра будет вёдро… А облачка-то что твоя рисовая каша… или нет, тапиока». Желудок откликнулся на эту ассоциацию урчанием — пришла пора поужинать. Наполнив кувшин водой из колонки во дворе, Казимир Мион вернулся в свою каморку у служебного входа в театр «Эшикье».