— А Сакровир где-нибудь работал?
— Да, в типографии. Пальцы у него вечно были в краске. В день моего первого причастия в церкви Сен-Сюльпис он подарил мне кулек драже и напугал до смерти, когда сказал, что сейчас схватит за платье и испачкает его. А потом объяснил, что это он назло Господу хотел сделать, потому что Господь допускает всяческие несправедливости. Уж я краснела, его слушая!
— Пино — это вино такое, — заявил мальчуган, не сводивший пристального взгляда с Жозефа.
— Где ты таких слов набрался?! — переполошилась мать.
— Где сидр продают, — степенно ответил мальчик.
— Моя фамилия Пиньо, а не Пино, — насупился Жозеф.
— Жанно, иди поиграй в уголке, — велела Мариетта, — ты нам мешаешь.
— А что сталось с Сакровиром? — продолжил расспросы Виктор.
— После нашего поражения[93] он вернулся с войны, а пока был там, я ходила в церковь за него молиться. Потом пруссаки осадили Париж, тяжелое настало время. Через несколько месяцев временное правительство сдало Бельфор и — я точно помню число, это было первого марта семьдесят первого года, в мой день рождения — подписало капитуляцию. И все из-за этой сволочи Тьера![94]
— Мама, это плохое слово, тебя оштрафуют! — возликовал Жанно.
— Заткни ушки, детка. Ведь вправду же сволочь была редкостная, этот Тьер, — до того боялся собственного народа, что отказался раздать оружие и вместо того, чтобы повести нас к победе, сговорился с врагом. О том, что было дальше, и так всем известно.
— Ну, это давняя история, — покивал Виктор, которого не занимало никакое прошлое, кроме своего собственного.
— Когда вы родились, месье? — ласково спросила Мариетта.
— В тысяча восемьсот шестидесятом.
— А я в пятьдесят девятом. Один год в детстве — большой срок. Возможно, именно поэтому я помню то время лучше, чем вы. В двенадцать лет уже хорошо понимаешь тех, кто отказывается задирать лапки перед врагом. Когда части регулярной армии и Национальной гвардии восстали, Тьер позеленел от злости и бросил правительственные войска на Монмартрский холм, где у парижских гвардейцев была артиллерия. Но штурм не удался, войска отступили без боя, а двух генералов Тьера расстреляли восставшие, которые не могли смириться с тем, что Париж сдадут пруссакам. Потом была смута, правительство сбежало в Версаль, Тьер увел верные ему полки Национальной гвардии, Париж объявил себя свободной коммуной.
— Мам, что такое «кумуна»? — спросил Жанно, вертевший на полу волчок.
— Свобода продолжалась ровно семьдесят два дня, — не обратила на него внимания Мариетта. — А потом начались репрессии.
— Коммунары тоже святостью не отличались, — заметил Виктор.
Жозеф не мог не вмешаться:
— Коммунары мечтали о лучшем мире, в котором богатые будут не такими богатыми, а бедные — не такими бедными!
— Все утопические мечты приводят к тому, что богатые и бедные просто меняются местами, Жожо. Нет ничего нового под солнцем.
— Ваш друг прав, месье Легри, — покачала головой Мариетта. — Коммунары хотели справедливости. Но справедливость не получишь за одно «пожалуйста» — ее надо отвоевывать. Коммунары сражение проиграли. А победители — Тьер, Мак-Магон, Галифе — не знали пощады. Тысячи людей были расстреляны без суда и следствия, ни за что, за пустяк. К стенке — и «пли!», вот вам и весь приговор с исполнением. В конце концов даже самые остервенелые версальцы сами потребовали прекратить эту бойню — столько трупов было повсюду, ступить некуда. Трупы на мостовых, в Сене, в канавах, в фонтанах, тучи мух над ними, и вонь… Добропорядочные буржуа убоялись холеры.
— Мама, мы тоже умрем? — расхныкался Жанно.
Мариетта прижала сына к себе. Виктор напомнил о том, что его заботило:
— А что же Сакровир?
— Исчез. Я видела его весной — он был коммунаром, печатал листовки для Центрального комитета. Может, уцелел, а может, его казнили. Безумное было время. Нас тоже тогда чуть не расстреляли. Одна стерва со второго этажа, жена полицейского сержанта, приревновала своего благоверного к моей матери. Она у меня была раскрасавица, мужчины за ней всегда увивались. Так вот стерва написала донос, наврала, что мы были связаны с коммунарами. Когда пронесся слух, что к нам идут жандармы с обыском, мы спрятались в погребе дядюшки Дерава. Он держал бистро на улице Канет, смелый был человек… Отсиживались мы там почти две недели и через подвальное оконце слышали выстрелы, все время выстрелы и крики версальцев: «В очередь!»
— В очередь? — переспросил Жозеф.
— Да. Становитесь, мол, в очередь, не толкайтесь, каждый получит пулю, никто не уйдет живым. Под конец они уже расстреливали людей из митральезы.
93
В начале сентября 1870 г. у города Седан сдались французские войска генерала Мак-Магона, вместе с ними в плен попал Наполеон III, 27 октября капитулировал Мец, 4 декабря — Орлеан, что довершило поражение Франции во Франко-прусской войне. —
94
Национальное собрание 1 марта 1871 г. одобрило мирный договор с объединенной Германией, по которому Франция теряла Эльзас и Лотарингию и обязана была выплатить 5 млрд франков контрибуции. Это событие вызвало бурные протесты французской общественности, в том числе Виктора Гюго, и привело к восстанию Парижской коммуны. Адольф Тьер (1797–1877) тогда был главой кабинета министров Французской Республики. —