Гюстав Корколь, единственный сын мелкого чиновника из Ратуши, в юности откупился от воинской повинности. Война с Пруссией, поражение, пленение Наполеона III, провозглашение Республики — все эти события оставили его равнодушным. Политикой он интересовался ровно настолько, чтобы точно знать, на чьей стороне держаться выгоднее. А держался Корколь всегда на стороне сильного — и во время Парижской коммуны не упустил свой шанс. Рвение, проявленное им при подавлении восстания, было замечено, и он тогда одолел одним махом сразу несколько ступенек карьерной лестницы. Полицейский агент в штатском с годовым жалованием тысяча двести франков стал помощником инспектора безопасности, а затем и инспектором с окладом тысяча восемьсот франков в год. Он живо научился держать нос по ветру — мгновенно вычислял слабые места вышестоящих и умел скрывать собственные недостатки от коллег и подчиненных. Но все его навыки и дарования вкупе с неуемной энергией не вознесли его до высот, о которых мечталось.
Недавнее назначение Рауля Перо, жалкого писаки, на пост помощника комиссара было для Корколя как удар под дых. Его обошел сопляк, которому и тридцати не исполнилось! Хуже того — он, Гюстав Корколь, должен теперь подчиняться этому сопляку!
Но больше всего Корколя удручал тот факт, что его не ценят по достоинству. А между тем никто среди коллег ему в подметки не годился. Он был настоящим фликом, компетентным и опытным. Стоило ему взглянуть на подозреваемого — и уже было ясно, что тот виновен, а на допросе с пристрастием вина неизменно подтверждалась. Коллеги ахали: «Как же ты догадался, Корколь? Воистину, хорошим людям всегда везет!» Идиоты! При чем тут везение? Правильный флик полагается на чутье.
Но в последнее время чутье стало ему изменять. Корколь устал, работа в полиции ему обрыдла. Большинство инспекторов вокруг только и делали, что выслуживались перед начальством, тупые бараны, повиновались любому властному жесту и взгляду в надежде на то, что таким образом удастся снискать благосклонность высших чинов. Остальные выполняли приказы только из страха. Корколь презирал и тех, и других. Особенно последних. Он уже нарушил все писаные и неписаные заповеди, и небо не рухнуло ему на голову. Чего еще бояться?
Волна негодования внезапно схлынула, оставив после себя затхлый душок пережитых за долгие годы унижений. Корколь прошелся по комнате и снова улегся в постель.
— Теперь все хорошо. Завтра я буду свободен как птица.
Месяц назад он обратился к специалисту по изготовлению фальшивых документов, естественно не назвав своего имени. И мастер постарался на совесть. Теперь этот «сезам» откроет Корколю беспрепятственный путь к Писающему Мальчику. Там, в Брюсселе, он станет почтенным господином Каппелем, выходцем из Гента, бездетным вдовцом и скромным рантье. В Брюсселе его ждет прекрасное, безоблачное будущее…
Корколь покосился на стул возле кровати — в слабом свете свечи смутно темнел повешенный на спинку элегантный костюм-тройка. «Завтра, завтра… Северный вокзал… Господин Каппель…» — вяло кружились в голове слова, пока его наконец не сморил сон.
Гюстав Корколь проснулся в холодном поту. Дремы как не бывало. Мышцы одеревенели, руки-ноги не слушались.
В комнате кто-то был.
Да нет, почудилось, почудилось — это всё оплывающая свечка, это умирающее пламя рисует страшные тени.
Бешено колотившееся сердце унялось, и Корколь почти убедил себя в том, что приступ паники — лишь следствие ночного кошмара. Почти.
Он приподнялся на локте: