— Исчез? Кто он такой?
— Плантатор. Странное дело. Произошло это две недели назад. Он и уродец… сын… его сын.
— Вы хотите сказать, что его увели черные? Об этом не было в донесениях, не так ли?
Полицейский офицер покачал головой.
— Нет. То есть мы не знаем, имеют ли кикуйю отношение к этому или нет. Он просто… исчез, он и этот странный мальчишка.
— Тогда это кикуйю. Странный? Что вы хотите этим сказать? Калека?
— Нет, он такой… ну, просто странный. Но это долгая история, долгая и старая. Случилась еще до чрезвычайного положения, до того, как меня перевели сюда. Его жена была убита во время родов. Дом сгорел. Может быть, это было первое выступление мау-мау в этом районе. По общему мнению, после этого Гибсон свихнулся. Мы, впрочем, никогда вплотную не занимались этим делом. Но мне говорили, что подозреваемый черный сбежал в день убийства и поджога.
— Гм. Как бы то ни было, от этого нам не легче. Проводник нужен немедленно. Ниггеры не могут ожидать нас сейчас, когда настало время длинных дождей. Мы могли бы ударить по ним силой в двадцать-тридцать человек при поддержке двух минометов — при условии, если бы могли быстро и уверенно двигаться по этим адским джунглям. Главное — нужно разгромить банду этого… как его?
— Коко, — сказал полицейский офицер, — генерала Коко. Я думаю, что мы достанем вам хорошего проводника. Беда в том, что теперь все они считают, что чрезвычайное положение кончилось, и не хотят думать ни о чем, кроме своего кофе.
Армейский лейтенант встал.
— Кофе? Напомните им о судьбе фермы Ломана. — Высокий и широкоплечий, он был суров, как неприступная крепость.
Дождь когтил и пинал землю, визжал и ревел над крышей леса. Он сек вершины деревьев и сердито падал вдоль стволов, и его одеяния отливали ядом. Ветви ломались под его тяжестью, он вырывал канавы между корней. Гроза поглотила свет дня, и в полутьме мокрые деревья лоснились, как голые тела.
Небу шел по грязи, большой и блестящий в резиновом одеяле. Мальчишка хромал сзади. Он тащился, опустив голову, потому что костыли его накрепко увязали в грязи и он терял все силы, вытаскивая их оттуда. Больная нога мешала, волочась по земле. Но глаза его, залитые дождем, были ясны, когда он вскидывал их на идущего впереди негра. Мальчишка не хотел потерять Небу.
Небу разговаривал с жуком, беспокоившим раненый бок. Жук сидел под кожей и царапался, как леопард на железной крыше. Бок невыносимо зудел. Пуля бваны оказалась могучей. Даже если она не могла остаться в тебе, ибо слишком велика сила твоих заклинаний, она все же оставила под кожей жука, чтобы напоминать о своем посещении. Идти с винтовкой на боку было неудобно, и он взял ее на руку якобы из предосторожности. Он не хотел, чтобы полубвана догадался, что он боится ее. Она мертвая, холодная, и неизвестно, какие беды она в себе таит. В ней какая-то своя могущественная магия.
Мысль, как раскаленная проволока, пронзила мозг мальчишки. Там, на стоянке, ниггер склонился, чтобы взглянуть ему в глаза, он все время не доверял его глазам. А по пути сюда Гибсон однажды был настолько потрясен выражением глаз мальчишки, что больше никогда не оставлял его наедине с винтовкой. И что же? Обрати внимание на то, что этим утром, отправившись по нужде, он тоже захватил винтовку. Она ему так помогла, что дальше ехать некуда. Эта мысль вонзилась в его голову в ту минуту, когда черный попытался прочесть написанное в его глазах. Он сам очень хотел бы прочесть мысли Небу, скажем, по пяткам.
«Посмотри на эти здоровенные пятки, топающие по грязи. Они похожи на вывалянное в земле сало. Интересно, что знает этот ниггер. Пятки уходят глубоко в землю и высоко поднимаются, покрытые темными тайнами, которые он носит в своей черной голове. Но дождь смывает с них все прежде, чем я успеваю прочитать хотя бы слово. Его пятки имеют глаза. Посмотри, как они избегают ступать на островки из листьев и камня. Они знают, что в листьях таятся змеи».
Он знал, что есть такие колючки, которые отравляют человека, наступившего на них. Яд идет по крови вверх, пока не доходит до сердца. Но рассчитывать на это он не мог. Черный знал свою землю так, как щенок знает сосцы матери. У его… отца были высокие сапоги, и он изодрал их до колен. Он вправе и сейчас думать о Гибсоне как об отце. Он действительно был его отцом. Старый безмозглый идиот соврал, что этот… этот…
Он глубоко вздохнул своей узкой грудью и почувствовал себя большим. Иногда он даже подумывал, а не плохо ли быть таким большим. Другие довольствовались тем, что были маленькими и глупыми. Может быть, и лучше быть маленьким и глупым. Не всегда приятно сознавать, что одним ударом мысли ты можешь убить одного из маленьких дураков. Он много раз отгонял мысль, что может убить Гиб… своего отца, и каждый раз эта мысль успешно возвращалась на свое место где-то в затылке. Бывали и минуты слабости, когда его одолевал страх, что в один прекрасный день он не сможет загнать ее в затылок. Тогда он останется один в лесу. И тогда маленькие пастухи на луне будут, держась за бока, хохотать над ним, намекая на то, что и для него найдется место там, наверху. Он не будет один в этом проклятом лесу. Но для этого придется отгонять к затылку лучшие мысли каждый раз, когда он взглянет на черного.