– Понимаю, – сказал я. – Я ведь тоже через это прошел. Вероятно, самыми тонкими гурманами были настоятели монастырей.
– Дураки, если они ими не были.
– Были, иначе делать нечего.
– А у тебя был хороший повар там, на буе?
– Никакого. Мне это в голову не приходило. Да и консервы все были свежие – мы сами же их привезли.
– Консервы! Ну, тут-то я определенно повесился бы. Потопали дальше. Наша гостиная на современный лад. Ничего интересного.
Действительно, ничего интересного. И вид совсем нежилой, – вероятно, это у них что-то вроде конференц-зала для официальных приемов. В следующую дверь мы не заглянули.
– Здесь мое царство – можешь не портить себе настроения. Ведь не всегда можно везти пострадавшего в Женеву – там ближайшая больница. Прекрасная, конечно, но до нее полчаса полета с самых отдаленных точек. Не всегда же можно быстро маневрировать. Но на свое оборудование я не жалуюсь. Что надо. Ну а теперь – смотри. Только, чур, не распространяйся: веду контрабандой.
Это была мастерская скульптора. Мне не надо было говорить, что здесь все принадлежит Лакосту.
– Смотри, – сказал Джабжа почти благоговейно, – это и есть Леопард.
По наклонной скале полз вверх черный леопард. Он был мертв, он костенел, но все-таки он еще полз. Он знал, что если он доберется до вершины – он обретет жизнь. И он полз, чтобы жить, а не за тем, чтобы умереть. Столько воли, отчаяния и напряжения последних сил было в этом могучем, поджаром теле, что невозможно было подумать, что он стремится к тому, чтобы умереть. Глядя на него, я понял, о чем говорила Илль.
– Камень для него тащили чуть ли не с Альдебарана. Чудовищной величины обломок – это ведь уменьшенная копия.
– А где же подлинник? – догадался спросить я.
– На вершине, – сказал Джабжа. – На вершине Килиманджаро. Я его там видел. Кстати, там я и познакомился с Лакостом и утащил его сюда. Ну пошли, а то еще хозяин пожалует.
Дальше комнаты следовали одна за другой, образуя чуть закругленную анфиладу – вероятно, они шли вдоль наружных стен.
Огромные машины. В центре каждой из них поднималась женская фигура, выполненная из какого-то прозрачного пластика. Легкие щупальца оплетали фигуру, словно лаская ее.
– Ну, это тоже неинтересно – пошивочные машины. Здесь колдует Илль.
Я подошел поближе и понял, что машин не так уж много, а просто все стены уставлены зеркалами. Со всех сторон на меня смотрели мои отражения. Стенд с чертежной доской, перед ним – вычислительный аппарат. По всей вероятности, достаточно было набросать эскиз, а машины уже разрабатывали модель и передавали точные чертежи кибершвеям.
– Сколько же у нее костюмов?
– Вот уж не считал. Сшито, наверное, сотни две, но многое она передает в Женевский театр.
– Тоже мне мания.
– Да нет, это ей необходимо.
Ну естественно, это было необходимо всем женщинам, начиная с каменного века, только не всегда мужчины с этим соглашались.
Мы прошли к следующей двери. Справа и слева стояли машины поменьше, и в центре их на тонких дисках помещались маленькие, наверное детские, ноги. Казалось, огромные пауки захватили в плен эти ножки и цепко держат их в своих металлических лапах. В полутемной мастерской было прохладно и грустно. Здесь Илль играла, наряжая самое себя. Но здесь не пахло детским весельем. Наверное, потому, что сейчас здесь не было Илль.
– А это наша студия.
И я очутился в странной комнате. Она была треугольная, очень узкая и длинная. Здесь был такой же полумрак, как и в костюмерной мастерской. В центре стояло несколько кресел, на полу валялись три подушки. В остром углу, от которого расходились обтянутые черным репсом стены, помещалась странная установка, напоминавшая пульт биопроектора в сочетании с кабиной для физиологических исследований. Противоположная стена была вогнутая и слабо мерцала.
– Не понимаешь? Ну садись.
Я уселся в первое попавшееся кресло.
– Смотри туда. – Джабжа кивнул на мерцающую стену.
Свет погас. Странная музыка, необыкновенно мелодичная, зазвучала со всех сторон. Мне казалось, что она рождается где-то во мне. Одновременно от плоскости стены отделилась светящаяся точка и стала расти, превращаясь в трепещущее облачко. Это была юбка или, вернее, добрый десяток юбок, сложенных вместе. Когда-то очень давно в таких одеяниях танцевали балерины. Теперь я мог уже рассмотреть руки, ноги, даже черты лица. Я удивился тому, что это была не Илль, а какая-то другая женщина. Рядом с ней появился ее партнер, весь в темном; рассмотреть его хорошенько я не смог. И в музыке все отчетливее зазвучали два человеческих голоса – мужской и женский. Постепенно они вытеснили все инструменты, и, если бы даже не было танцовщиков, а звучали только эти голоса, я, вероятно, видел бы тот же странный, медленный танец, придуманный Джабжей. Казалось, что они танцуют, не чувствуя своей тяжести, словно плавают в воде. Танцуют, все время касаясь друг друга, словно боясь разлететься в разные стороны от одного неосторожного движения и потеряться в необъятном пространстве.