Платье Сары представляло собой нечто пышное с фижмами, перьями, совершенно невообразимое с точки зрения нынешней моды, и в этом старинном одеянии, требуемом правилами жесткого придворного этикета, за которым строго следила супруга Генриха, выглядела она весьма странно.
— Наша карета, мадам, отъезжает через полчаса, невзирая на то, будете ли вы в ней или нет, — сказал Уэссекс с насмешливым поклоном.
— А принцесса так и так выйдет замуж, буду я на церемонии или нет, — рассудительно заметила Сара. — Для того чтобы нести ее шлейф, есть еще семь женщин. Ладно, выйди, Руперт. Ты пугаешь служанок, а быстрее все равно не получится.
Уэссекс, который всегда был предусмотрительным тактиком, молча вышел с глубоким поклоном.
Сара проводила взглядом мужа, испытывая безотчетное удовольствие. Ее грозная свекровь и одновременно крестная, вдовствующая герцогиня, часто повторяла ей, что все мужчины одинаковы и скорее встанут под пушечные выстрелы, чем согласятся присутствовать на публичной церемонии. Но до сего мгновения Сара была уверена, что ее-то собственный супруг, который при первой встрече показался ей длинноносым паяцем, сделан совершенно из другого теста. И теперь ей было даже приятно осознать, что он, как самый обычный мужчина, не в своей тарелке из-за предстоящего. Особенно потому, что его светлость слишком отличался от других мужчин.
Она не уловила тот момент, в который поняла наконец, каков Руперт на самом деле, поскольку первые дни их знакомства были сплошной чередой потрясений, непонимания, загадок, во многом вызванных внезапным и мистическим появлением Сары из иного мира. В этом мире она заняла место своего умирающего двойника, маркизы Роксбери. Приняв на себя эту роль, она обрела не только личность, но и жениха, не менее загадочного, чем все прочие окружающие ее теперь жизненные реалии, поскольку герцог Уэссекский был самым высокопоставленным английским… шпионом.
Шпионаж считался делом малопочтенным, унизительным и бесчестным даже среди тех, кто охотно пользовался услугами агентов, и Уэссекс был вынужден скрывать свою деятельность даже от собственной семьи. Даже сейчас, если вдруг правда о его тайной работе на благо Короны просочится наружу и станет достоянием общественности, у семьи не останется иного выбора, кроме как покинуть страну и уехать в Ирландию.
Но и при столь высоких ставках Уэссекс доверил своей, тогда еще не слишком известной ему, невесте сию великую тайну, и в результате проявленного им доверия через два года их совместной жизни между ними возникла прочная супружеская любовь.
«Связывают нас нежные чувства или нет, если я заставлю его ждать, то навлеку на нас большие неприятности. Руперт и как герцог Уэссекский, и как шпион Короны предпринял слишком много усилий, чтобы этот день наступил; немудрено, что у него нервы на пределе. У меня ведь тоже голова кругом, а я всего лишь слушала рассказы о выходках принцессы!»
— Платье готово? — спросила она.
— Еще минутку, ваша светлость, — ответила портниха.
Уэссекс бежал вниз, перепрыгивая разом через две ступеньки, за ним следом спешил Этелинг с кивером, ментиком и перчатками герцога. Руперт наконец остановился у подножия лестницы, чтобы взять вещи и привести в порядок свою форму. Этелинг укрепил кивер на свежеостриженных льняных волосах господина, поправил отороченный медвежьим мехом ментик и отступил на шаг, дав понять, что дело сделано.
В это мгновение Бакленд, дворецкий герцога, стоявший у дверей с обиженным выражением на длинном землистом худом лице, прокашлялся и сделал шаг вперед.
— К вашей светлости посетитель, — без выражения произнес он.
— Сейчас?! — в изумлении воскликнул Уэссекс. Бакленд стоял как раз перед закрытыми дверями маленькой приемной. Очевидно, гость там.
— Да, ваша светлость, — еще более бесстрастно проговорил дворецкий, подчеркивая свое неодобрительное отношение к посетителю. Но прислуга имела жесткие указания без вопросов принимать всякого, кто являлся к его светлости (хотя им также было приказано следить за теми, кого они лично не знали), поскольку у Уэссекса по роду его деятельности был чрезвычайно широкий круг знакомых.
Уэссекс вздохнул, снял кивер и сунул его под мышку.
— Отлично. Я приму его прямо сейчас. Но дай мне знать сразу, как только ее светлость будут готовы.
Дворецкий склонил голову. Уэссекс прошел мимо него и отворил дверь приемной.
В камине, несмотря на летнюю пору, теплился огонь, поскольку в комнатах первого этажа всегда было сыровато. Перед камином стояло огромное кресло с высокой спинкой, а на полу — большой графин с бренди, взятый со столика возле окна. Кем бы ни был гость Уэссекса, чувствовал он себя как дома. Герцог затворил дверь. Щелкнул замок.
— Должен сказать, лакей у тебя верный, — сообщил невидимый пока обладатель раскатистого баса.
— Какого черта ты здесь делаешь? — вспылил Уэссекс, сразу же узнав посетителя по голосу.
Кресло скрипнуло — гость встал. Хотя одежда его была безупречной и строгой, в соответствии с последней модой — голубой, прекрасного покроя сюртук и кремовые короткие брюки, — в любой компании он не мог остаться незамеченным из-за своей фигуры: Керберус Сент-Джин при огромном росте за шесть футов был почти таким же в ширину, с массивными плечами и гладкой кожей цвета черного кофе.
Сын рабов, привезенных в Англию за поколение до его появления на свет, Сент-Джин считался от рождения свободным англичанином. Он получил такое же образование, как и наследник семьи, в которой некогда служили его родители, а затем поступил в Кембридж. Там он был завербован начальником самого Уэссекса и стал одним из тех немногих товарищей по политической партии, с которыми герцог поддерживал отношения в открытую, поскольку вся разведывательная деятельность Сент-Джина в силу обстоятельств ограничивалась Англией. Однако, благодаря таланту перевоплощения, он мог безупречно вести одновременную игру на десяти фронтах, изображая то слугу в Лайм-хаусе, то маркиза-эмигранта.
Уэссекс впервые встретился с Сент-Джином чуть больше года назад, когда его интересовал скорее анализ собранных сведений, чем собственно сбор информации. В то время барон Мисберн заявил, что Уэссекс должен оставить этот род занятий, поскольку в результате последней опасной миссии во Франции его лицо стало слишком известным в верхах. То, что герцогу довелось теперь с должности полевого агента, в которой ему мало что полагалось знать, возвыситься до положения, которое давало ему большую осведомленность во внутренней деятельности группы «Белая Башня», несколько подслащивало пилюлю.
— Я пришел сообщить тебе о тех, с кем ты сегодня можешь столкнуться. Лорд Уайт,[9] — (под этой кличкой альбинос Мисберн был известен вне стен дома на Бонд-стрит), — получил известие, что в колониях назревает мятеж, и сегодня тебе предстоит оказаться в обществе множества лордов Нового Альбиона.
— На Западе всегда что-нибудь назревает, — беспечно ответил Уэссекс. За последние десять лет он бывал в колониях редко, долго там не задерживался и никогда не углублялся в политические дела Нового Альбиона, хотя в общих чертах знал, что у «Башни» есть в тех краях свои интересы. — Черт тебя побери, Сент-Джин, ты не мог припасти для меня ничего получше, чем слежка?
Сент-Джин наклонился и взял хрустальный стакан, почти утонувший в его огромной лапище.
— Сегодня ты должен всего лишь быть повнимательней к лордам Нового Альбиона — примечать, с кем они будут разговаривать и кто будет разговаривать с ними. Теперь им приходится платить за то, что они некогда присваивали себе якобы по праву — плантации, особенно в Вирджинии и в обеих Каролинах, граничащих с французской Луизианой, и они плачутся, что того и гляди обанкротятся. Лорда Уайта тревожит, что это может привести к открытому восстанию, а пока Европу держит в когтях тиран, мы не можем этого допустить.