«А о нем-то что толку горевать? Не пройдет и недели, как он уедет».
Скоро, очень скоро она распрощается с доном Мигелем, и все вернется на круги своя...
Между ними установились странные отношения: де Эспиноса терпел ее присутствие с легким налетом снисходительности, а она вела жестокую борьбу со своими чувствами и была предупредительна, но и только.
«Да, конечно, и только...»
Беатрис даже зажмурилась при воспоминании о пережитом стыде.
...Это произошло в конце октября. Она встала, чтобы подать дону Мигелю кружку с водой, и сдвинула кресло, не заметив, что оно прижимает край простыни, укрывающей раненого. Дон Мигель полулежал в подушках и в этот миг подвинулся еще выше, устраиваясь поудобнее. От этого движения натянувшаяся простыня сползла, и Беатрис увидела его плоский живот, по которому сбегала расширяющаяся от пупка к паху полоска темных волос, переходящих внизу в густые завитки, и узкие бедра, охваченные куском полотна наподобие повязок, которые она видела на индейцах. Девушку бросило в жар, казалось, что не только лицо, но и шея, и плечи заполыхали. К своему ужасу, она не сразу смогла оторваться от созерцания того, что открылось ее взору, а когда все же ей это удалось, то встретилась глазами с ироничным и изучающим взглядом дона Мигеля. Его, похоже, весьма забавлял конфуз Беатрис.
– Неужели в вашей богатой практике вы не сталкивались с мужской наготой, сеньорита Сантана?
Такого смущения, еще усугубившегося от слов де Эспиносы, ей никогда не доводилось испытывать. Готовая провалиться сквозь пол, она ляпнула первое, что пришло ей в голову:
– Не обольщайтесь, дон Мигель, вы далеко не первый раненый, кого я вижу без одежды.
Боже, что она несет!
Все-таки главной ее добродетелью было умение веселить сеньора адмирала.
– Вот как? – дон Мигель рассмеялся, и Беатрис краешком сознания отметила, что на этот раз он не захлебнулся мучительным кашлем: – Почему же тогда вы так вспыхнули, сеньорита Сантана? Или я являю собой особенно отталкивающее зрелище?
– Я не заметила принципиальных отличий, – сдержанно ответила Беатрис, и, не торопясь, накрыла дона Мигеля простыней, затем тщательно подоткнула ее.
– Разумеется. Вы уже сравнивали меня с безродным бродягой, – довольно-таки ядовито сказал он.
«Вот ведь! Откуда во мне такая дерзость?!» – Беатрис была просто в отчаянии.
– Вы все еще хотите пить? – скрывая смятение за безразличным тоном, спросила она.
– Если вы окажете мне эту милость, – без тени улыбки ответил де Эспиноса.
...Беатрис покачала головой: ей было непросто вновь переступить порог его комнаты. Но за последние дни в состоянии дона Мигеля произошли значительные перемены, и постоянное присутствие сиделки уже не требовалось. Он уже выходил в патио, благо что сезон дождей близился к концу и воздух стал более сухим и прохладным, особенно по вечерам. Однако дон Мигель попросил Беатрис продолжить чтение романа, и она не смогла отказать ему.
Ей казалось, что он наконец-то проникся приключениями славного дона Кихота Ламанчского. Он, разумеется, и раньше слышал имя сеньора Сервантеса, но, отдавая предпочтение философским трактатам и военным мемуарам, никогда не проявлял интереса к его знаменитому произведению. Однажды Беатрис пересказала предисловие, повествующее о жизни Сервантеса. Дон Мигель нашел его судьбу весьма печальной и заметил:
«Неудивительно, что его сочинение полно горечи».
Беатрис так не думала, но возражать не стала. К чему споры? К чему вообще грезить о несбыточном? Сейчас она хотела, чтобы дон Мигель как можно скорее покинул Ла-Роману дом, а еще лучше — никогда не появлялся здесь. Что же, этого не придется слишком долго ждать. Тем более, что до конца романа осталось с десяток страниц, а значит, у нее появится повод избегать любого общения с сеньором де Эспиносой. А потом — возможно, отец даст ей время, и она сможет еще немного побыть дома, да и рвение священника уменьшится...
...Отец Игнасио посетил их дом, едва узнав, что раненый пришел в себя, и долго беседовал с доном Мигелем наедине. Когда священник вышел из комнаты, на лице его было выражение, будто он по ошибке хлебнул не благородного Темпранильо, а уксуса. С тех пор он еще более рьяно взялся убеждать Беатрис, а также требовал чуть ли не ежедневной исповеди. Но девушка впервые не могла до конца облегчить душу, не решаясь рассказать духовнику о своих чувствах. По счастью, отец Игнасио не задал прямого вопроса, и она не впала в грех лжи.
Де Эспиноса после визита святого отца выглядел таким изнуренным, что Беатрис испугалась возвращения лихорадки, однако он не растерял ни капли своей язвительности.
«Значит, и беспокоится не о чем», – в очередной раз одернула себя девушка.
В результате неустанно прилагаемых усилий Беатрис наконец научилась не прятать глаза, когда дон Мигель останавливал на ней тяжелый взгляд, и не вспыхивать, если ей приходилось касаться его – этого, по правде говоря, давно уже не случалось. Но в ее памяти с удивительной четкостью запечатлелись часы, проведенные у его постели, и вместе с горечью она чувствовала радость – оттого что он выжил, и что она могла пробыть все это время рядом с ним, даже если их общение нельзя было назвать особо приятным. Впрочем, отдавая ему должное, после того происшествия дон Мигель стал как будто меньше насмехаться над ней.
«Но ведь я и раньше знала, что он уедет? Так что же? Суровая праведная жизнь быстро заставит забыть сиятельного сеньора де Эспиносу и весь этот вздор...»
Ее охватила тоска, глаза предательски защипало:
«А если я не хочу? Не хочу забывать его?»
Беатрис сердито шмыгнула носом:
«Тем хуже для меня...»
Она услышала шаги и обернулась. Отец Игнасио стремительно шел по галерее патио , направляясь в ту часть дома, где был кабинет ее отца. Девушка встала, собираясь подойти к нему, но священник не заметил ее и уже скрылся в арочном проеме.
Беатрис вернулась к скамье. Пора погружаться в повседневные хлопоты: она совсем забросила сад, кроме того, на ней лежали обязанности по ведению небольшого, но требующего сил и времени дома. Она оборвала сухие листья у цветов и пошла на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет обеда. В дверях она столкнулась с Джакобо, слугой отца.
– Сеньорита Беатрис, сеньор Хуан ожидает вас в своем кабинете.
Беатрис удивилась, однако никакие смутные предчувствия не коснулись ее, пока она не вошла в кабинет.
Сеньор Сантана, немного опечаленный, но преисполненный торжественности, и священник, сохраняющий постное выражения лица, сидели рядом в креслах; перед ними стоял стул.
«Как будто трибунал...»
– Благословите меня, святой отец, – обратилась Беатрис к отцу Игнасию, наклоняя голову, – Доброе утро, папа.
– Мир тебе, дочь моя, – брюзгливо ответил священник.
– Беатрис, садись, – сеньор Сантана указал ей на стул.
Она села, напряженно глядя на мужчин.
– Ты не догадываешься, зачем я позвал тебя?
– Нет, отец.
– Беатрис, время пришло. Не скрою, мне жаль расставаться с тобой, но отец Игнасио убедил меня...
«Я не хочу, я не готова!»
Ее сердце билось где-то в горле.
– Да, дочь моя, что проку откладывать? Вот и мать Агата несколько раз спрашивала о тебе. В последние недели ты не появлялась в обители, и она потеряла тебя.
– Вы знаете, отец Игнасио, по какой причине... – с трудом выговорила Беатрис.
– Знаю, и ты прекрасно справилась. Я навестил сеньора де Эспиносу и вижу, что он, с Божьей милостью, поправил свое здоровье и не нуждается более в сиделке.
– Ты как будто не рада? – хмурясь, спросил Сантана, – Отец Игнасио сказал, что таково было его условие, когда он благословил тебя ухаживать за доном Мигелем. Я удивлен, что ты не сказала мне, и уж во всяком случае, я думал, что ты будешь готова.