Однако то, что владело всем существом Эстебана, было действительно сродни безумию. Схватив Беатрис за плечи, он прижал ее своим телом к стене и впился ей в губы. Она отчаянно сопротивлялась, отворачивая лицо, и Эстебан не мог с ней справиться. Тогда он надавил одной рукой на горло «тетушки», жадно шаря по ее телу другой. Задыхаясь, Беатрис безуспешно пыталась оттолкнуть насильника или оторвать его руку от своей шеи.
«Надо было кричать!» – мелькнула паническая мысль.
Пальцы еще цеплялись за шершавую ткань камзола Эстебана, но в глазах потемнело. И тут ее рука коснулась рукоятки кинжала, висевшего на его поясе. Собрав последние силы, она выхватила клинок и уперла его острие молодому человеку под подбородок. Рука на ее горле разжалась, а в расширившихся глазах Эстебана появились изумление и страх. Беатрис жадно вдохнула воздух и закашлялась. Ее рука дрогнула, из пореза выкатилась крупная капля крови. Обомлевший Эстебан отшатнулся.
– Вы все еще желаете доказать мне свою мужественность, дон Эстебан? – с яростью прошипела Беатрис, делая шаг к нему. – Как вы посмели?! Посягнуть на жену единственного человека, который вас любит!
Теперь она наступала, а Эстебан пятился, пока напротив него не оказалась дверь, выходящая на задний двор.
– Убирайтесь вон, племянничек. Дон Мигель ничего не узнает, если вы будете держаться от меня подальше.
Дверь захлопнулась, а Беатрис, тяжело дыша, сползла по стене и села на пол. Ее сердце заходилось рваным ритмом.
«Проклятый мальчишка, что на него нашло... Боже, если бы я не натолкнулась на его кинжал... – она повертела в руках узкий клинок с позолоченной рукоятью. При мысли о том, что мог проделать с ней дон Эстебан, ее передернуло от отвращения, и она брезгливо вытерла губы. – Надо встать, сюда может кто-то зайти. Будет трудновато объяснить, почему это сеньора де Эспиноса сидит на полу с растрепанными волосами».
Она медленно поднялась и поморщилась, растирая шею:
«Хорошо, что мужу не придется объяснять происхождение синяков...»
Беатрис грустно усмехнулась. Немного приведя себя в порядок и отдышавшись, она направилась на кухню, пряча кинжал в складках юбки. Служанки присели, увидев ее, и Беатрис молча кивнула им, опасаясь выдать себя хриплым голосом. Она величественно проследовала до своей спальни и обессиленно повалилась на кровать. Глаза слипались: давали себя знать пережитые напряжение и страх.
Когда Беатрис проснулась, небо уже окрасилось в оранжевые тона. Над Санто-Доминго плыл колокольный звон. Вечерело, и вскоре она должна будет спуститься в зал. Хорошо, что она успела распорядиться насчет ужина.
«Сослаться на недомогание? Как я смогу сидеть с ним за одним столом и делать вид, что ничего не произошло? Не хватает еще дону Мигелю что-то заподозрить».
Но придумывать ничего не пришлось: ее внимание привлекли голоса, доносящиеся снаружи.
Беатрис выглянула из окна и увидела внизу дона Мигеля, который сердечно прощался со своим племянником. По видимому, дон Эстебан серьезно отнесся к словам «тетушки» и счел за благо убраться восвояси.
За ужином дон Мигель, явно опечаленный, высказал недоумение по поводу неожиданного отъезда Эстебана, Беатрис же, опустив глаза, негромко заметила, что молодости свойственно внезапно менять планы. Лусия, конечно же, увидела следы пальцев на шее своей госпожи и пришла в ужас. Но Беатрис строго-настрого приказала ей держать язык за зубами.
Игуана
После отъезда дона Эстебана миновали две недели. Жизнь в доме адмирала де Эспиносы шла своим чередом. Часть эскадры, возглавляемая «Санто-Доминго» вновь вышла в море: угроза нападения французских каперов была сильна как никогда. Хотя война шла в основном в Европе и на Северном континенте, но на Тортуге не было недостатка в желающих получить каперскую грамоту.
Дон Мигель крайне скупо говорил о военных делах и ничего не рассказал Беатрис ни о предыдущем плавании, ни о том, куда он направляется в этот раз. Ей оставалось только смотреть на горизонт и с волнением ожидать его возвращения. Обычная участь жены моряка, будь то адмирал или простой рыбак.
Однако, дон Мигель вернулся довольно скоро. Погода испортилась, море покрылось длинными пенными гребнями. Природа словно вознамерилась восполнить недостаток бурь и штормов прошедшего сезона дождей. Порывистые ветры с вершин Кордильера-Сентраль сделали ночи необыкновенно свежими, если не сказать холодными. В доме гуляли сквозняки, и по утрам Беатрис зябко вздрагивала, выбираясь из-под покрывала. Только острая необходимость могла заставить суда выйти из гавани, и она радовалась, что дон Мигель волей-неволей должен был оставаться в Санто-Доминго.
Их общение носило покровительственно-дружелюбный характер со стороны дона Мигеля и почтительный – с ее стороны. Как бы хотелось Беатрис сломать ту незримую стену, которая была между ними. Но когда она смотрела в непроницаемые глаза мужа, то сразу утрачивала порыв заговорить с ним о чем-то, не касающемся напрямую ведения дома.
В один из последних дней февраля дней, когда Беатрис с Лусией вышивали, сидя в гостиной, раздался стук в дверь. Она распахнулась и на пороге возник дон Мигель вместе с Хосе, который держал в руках средних размеров, но, судя по побагровевшей физиономии слуги, увесистый ящик.
– Я приобрел для вас кое-что, донья Беатрис, и, надеюсь, это придется вам по вкусу, – де Эспиноса махнул рукой, и Хосе, пройдя в гостиную, осторожно поставил ящик на стол.
Удивленная Беатрис заглянула вовнутрь, и ей сразу бросилось в глаза вытесненное на толстой коже название: «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Кроме того, в ящике оказались и другие книги, в том числе «Саламейский алькальд» и «Дама-невидимка» Кальдерона, и даже «Собака на сене» – пьеса, о которой Беатрис слышала, но не имела возможности прочитать, поскольку отец не считал творчество Лопе да Вега подходящим для невинной девицы.
– Благодарю вас, дон Мигель! – радостно воскликнула Беатрис, чувствуя себя ребенком, которому дали кусок сладкого пирога. – Я очень, очень вам признательна!
Она готова была броситься ему на шею, как бывало делала с отцом, изредка балующим маленькую Беатрис небольшими подарками, но остановилась в нерешительности. Дон Мигель смотрел на ее восторг с добродушной усмешкой, но при этом был все так же далек от нее.
– Я рад угодить вам, донья Беатрис. Да, если желаете, мы можем еще раз совершить верховую прогулку. Ветер стихает, и под вечер погода должна улучшиться.
Муж ушел, а Беатрис с прорвавшейся горечью сказала Лусии:
– Я люблю его, но... Неужели нашему браку никогда не стать настоящим? Ты говорила, он не пренебрегал женщинами... Дело во мне?
– Донья Беатрис, опять я суюсь, куда не должна бы... Но однажды я заметила, как дон Мигель смотрел на вас, когда вы не могли того видеть.
– И как же, Лусия?
– Ну... у него глаза горели. Не знаю, как еще сказать... И не стал бы он гнаться за вами. Так что дело точно не в вас.
– Тогда что? Книги, украшения... я не безразлична дону Мигелю. Или... тяжелая рана и лихорадка привели к тому, что его желания угасли?
Лусия замялась:
– Я ведь слышала, как сеньор де Эспиноса делал вам предложение. Про него много что говорят, да только никто не посмеет утверждать, что он слова не держит. Может, пугать вас не хочет? Раз уж той ночью так вышло...
– И что теперь?
– Вам самой надо сказать ему.
– Лусия! Не могу же я уподобиться портовой девице! – Беатрис сокрушенно вздохнула, перебирая драгоценные фолианты. – Нет уж... пусть идет как идет.
***
Сеньора де Эспиноса иногда навещала Олу, принося той краюшку хлеба, и привыкшая к своей хозяйке кобыла приветственно фыркнула, завидев ее. Ола потянулась к Беатрис мордой и забила копытом, выпрашивая угощение. Перед тем, как сесть в седло, молодая женщина ласково потрепала лошадь по шее, чувствуя себя в этот раз гораздо уверенней.