– Никто не сравниться в храбрости с доньей Беатрис. Она не убоится ни отвратительной игуаны, ни грозного мужа... – де Эспиноса вытянулся рядом, и Беатрис поняла, что он совершенно обнажен.
И конечно же, ей было знакомо еготело — ее руки касались плотной горячей кожи, безошибочно находя твердые рубцы старых ран на его плечах и спине.
– Моя храбрая жена позволит мне ласкать ее? – прошептал де Эспиноса ей на ухо.
– А до сих пор вы чем занимались, дон Мигель? – неожиданно дерзко отозвалась она.
– Как мне нравится ваша дерзость, маленькая сеньорита Сантана... ну раз так, пеняйте на себя.
Беатрис почувствовала, как пальцы мужа проникают меж ее бедер и судорожно вздохнула, инстинктивно сдвигая колени.
– Позволь мне... – дон Мигель дразнящие воснулся ее губ.
Беатрис открыла глаза и на этот раз во взгляде склоняющегося над ней самого непостижимого для нее мужчины, увидела восхищение и еще что-то, от чего по всему телу разлилась истома. Она развела бедра, и муж немедленно воспользовался ее уступкой.
Ее поразило, каким пылким может быть суровый и язвительный дон Мигель. Волны наслаждения накатывали одна за одной, и Беатрис отбросила всякий стыд, полностью открываясь ему. И вот сладкая судорога пронзила ее, и она вскрикнула, откидываясь на подушки:
– Мигель!
– Тише... тише, сердце мое...
Прерывисто дыша, она обхватила голову мужа руками, запустила пальцы в его короткие жесткие волосы. На этот раз она желала ощутить тяжесть его тела, желала господства на собой...
То, как Беатрис откликалась на его ласки, наполняло де Эспиносу всепоглощающей радостью, кровь все быстрее бежала по его жилам, однако заставляя себя помнить, что перед ним его невинная жена, а не очередная любовница, он прилагал усилия, чтобы держать в узде свой бурный темперамент – и это давалось ему все с большим трудом. Но заглянув в ее широко распахнутые глаза, он понял, что в ней тоже пылает огонь желания, и тогда, прижавшись к жене, настойчиво толкнулся в нее. И сразу почувствовал, как напряглась Беатрис.
– Больно... – прошептала она.
– Боль пройдет... твое тело должно привыкнуть ко мне. Не зажимайся так, – хрипло пробормотал де Эспиноса, снова и снова целуя ее губы.
Дождавшись, когда Беатрис немного расслабиться, он двинулся вперед, раздвигая жаркую плоть.
– Беатрис, сердце мое... жена моя!
Опущенные ресницы Беатрис намокли от слез, однако резь и жжение постепенно становились глуше, терпимее, хотя и не прошли до конца, а к боли неожиданно начало примешиваться удовольствие. Но главным для Беатрис оставалось охватившее ее пронзительное счастье – от осознания того, что любимый ею мужчина сжимает ее в своих объятиях...
...Мигель де Эспиноса проснулся со странным ему чувством умиротворения и не вполне уверенный, наяву ли он обнимал Беатрис, или это привиделось ему во сне, навеянном вчерашними раздумьями возле камина. Но открыв глаза, он обнаружил себя в другой, не своей спальне, а рядом с ним спала его нежная жена. Все это наглядно доказывало дону Мигелю, что произошедшее — не плод его воспаленного воображения. При условии, что он не продолжает грезить — саркастично заметил он себе. Словно желая убедиться, что жена не растворится в воздухе, он провел рукой по крутому изгибу ее бедра, затем его пальцы пробежали по чуть выпуклому животу Беатрис, и ладонь наполнилась упругой тяжестью ее груди. Молодая женщина почувствовала его прикосновения и пошевелилась.
– Глупец... – прошептал дон Мигель.
– М-м-м? – сонно отозвалась Беатрис.
– Подобно тому несчастному идальго из Ла Манчи гонялся я за миражами и сражался с мельницами, принимая их за ужасных великанов. И подобно ему, соорудил в своей душе алтарь, где поклонялся неведомому кумиру, – муж говорил медленно и очень тихо, будто обращался к себе, но окончательно проснувшаяся Беатрис жадно ловила каждое слово. Он приподнялся на локте и заглянул ей в лицо: – Моя Дульсинея из плоти и крови, ты столько времени была рядом со мной, а я, не понимая своего счастья, хотел отказаться от сокровища, которым Небо благословило меня...
Ревность
Апрель 1690
– Донато, как твоя нога? – Беатрис склонилась над лежащим на узкой деревянной кровати темноволосым юношей.
– Благодарение небу и вашему чудодейственному бальзаму, она почти зажила, сеньора де Эспиноса, – на бледных губах Донато появилась улыбка.
– «Почти зажила» – это не отвечает действительности, а бальзам — не мой, а доктора Рамиро, – возразила Беатрис, – Однако, отец Кристиан сказал, что улучшение есть, и я рада за тебя. А теперь спи.
...Донато был родом из небольшого поселения у подножия Кордильер-Сентраль, и подобно многим обитателям предгорий, занимался поискам серебряных или — если особенно повезет — золотых самородков. А две недели назад он свалился в глубокую расщелину и распорол себе левое бедро о камни. Донато удалось выбраться на тропинку, и даже добрести до ворот госпиталя Святого Николаса. Отец Кристиан, взглянув на распухшую ногу, лишь скорбно поджал губы. Тем не менее, он велел прикладывать к бедру горячие припарки, чтобы вытянуть заразу. Но состояние Донато только ухудшалось.
Беатрис услышала об этом случае от сестры Долорес, которая всегда близко к сердцу принимала мучения страждущих, которым они ничем не могли помочь. Беатрис попросила сердобольную монахиню проводить ее к больному. Донато лежал в углу общего зала, отгороженном занавеской, что обычно делали для безнадежных больных. На изможденном лице Донато яркими пятнами горел нездоровый румянец. Он был очень молод — гораздо моложе самой Беатрис, и ей пришли в голову грустные мысли о скором завершении этой юной жизни. Однако она вспомнила о бальзаме сеньора Франциско иобратилась к судовому врачу за помощью...
Убедившись, что Донато уснул, Беатрис поправила сползшее одеяло. Бальзам и вправду сотворил почти чудо, Донато пошел на поправку и появилась надежда не только на то, что удаться спасти его жизнь, но и что он не останется хромым.
***
Вопреки ожиданиям дона Мигеля, в этот раз жена не встречала его во дворе. Ну так что, не все же время она проводит на террасе, высматривая его корабль, – усмехнулся он себе.
А он, как всегда, не мог даже приблизительно сказатьей, когда вернется. Днем ранее они заметили небольшую трещину в фок-мачте «Санто-Доминго», и адмирал де Эспиноса принял решение прервать патрулирование — благо, что французы в последниенедели не беспокоили их.
Наверное, Беатрис в саду или в библиотеке. Однако Фернандо с постным лицом сообщил ему, что сеньора де Эспиноса отправилась в госпиталь еще до полудня.
– И до сих пор не вернулась? – удивился дон Мигель.
– Нет, дон Мигель, – управляющий сокрушенно вздохнул.
– Должно быть, она решила навестить сестру, – пожал плечами де Эспиноса. – Зачем ей так долго быть в госпитале?
– Рискну навлечь на себя гнев — ваш или доньи Беатрис, — осторожно начал Фернандо, – тем, что рассуждаю о делах, меня не касающихся...
Дон Мигель сдвинул брови:
– Говори, Фернандо. За долгие годы, что ты мне служишь, я не раз убеждался в твоей преданности.
– Сеньора де Эспиноса в госпитале, я могу сказать это так же уверенно, как то, что сегодня пятница. Она посвящает сему богоугодному занятию немало времени.
– В самом деле? – хмыкнул де Эспиноса, пристально глядя на него. – Раз ты уж заговорил об этом, тебе известно что-то еще.
– Только то, что сеньора де Эспиноса преисполнена доброты, вот и отец Амброзио во время воскресной мессы упомянул о вашей супруге, как о благочестивой женщине, не гнушающейся убогих, и которая «не убоится ни замарать богатых одежд своих, ни возложить персты свои на разверстые язвы страждущих», – так он сказал.
Судя по тому, что дон Мигель хмурился все сильнее, он не разделял восторгов своего духовника.