***
Приготовления к отплытию заняли еще два дня. На корабле действительно появились новые лица. И даже накануне вечером, уже готовясь лечь спать, Арабелла услышала шаги и голоса — по-видимому, припозднившиеся пассажиры заняли одну из пустующих кают неподалеку от них.
Следующим утром, едва проснувшись, Арабелла по слабой килевой качке поняла, что галеон уже в море. Несмотря на ранний час, Питер был полностью одет и, сидя в кресле возле окна, читал взятый с собой потрепанный томик Горация. Арабелла прислушалась — из смежной каюты, отведенной для Эмилии и Мэри, не доносилось ни звука. Значит они все еще спят, и ей тоже можно понежиться в постели. Но понежиться ей не дали — заметив, что она проснулась, муж сказал:
– Арабелла, если желаешь, сейчас самое время полюбоваться на караван – пока все корабли держатся близко друг от друга.
К ее удивлению, на палубе почти не было других пассажиров, только супружеская пара средних лет, также направляющаяся в Англию после продажи плантаций на Ямайке. Арабелла знала мистера и миссис Коллинз – они путешествовали до Гаваны на одном корабле, и поприветствовала их. По всей вероятности, остальные предпочли сладкий сон прощанию с родными берегами.
– Не будем мешать матросам, пойдем-ка туда, – Питер указал жене на полуют, где облокотившийся на планшир высокий мужчина в темно-коричневомкамзоле наблюдал, как тянущееся по левому борту «Сантиссима Тринидад» побережье Кубы уходит назад.
Когда они поднялись на полуют, мужчина обернулся и... у Арабеллы вырвался приглушенный крик. Воплощением ее смутной тревоги перед ними стоял дон Мигель де Эспиноса.
Если бы в палубный настил между присутствующими ударила молния, они не были бы поражены до такой степени. Прижав ладонь к губам, Арабелла смотрела на испанца, отмечая все, даже несущественные детали: судорожно сжатые губы де Эспиносы, обильную седину в его волосах, окостеневшие на эфесе длинного кинжала пальцы левой руки – и в тоже время, искусное переплетение золотых нитей позумента его камзола и крупный голубой топаз, вставленный в навершие рукояти кинжала.
Полный ненависти взгляд испанца был прикован к лицу Блада, и оглянувшись на мужа, она увидела, что его прищуренные, ставшие совсем светлыми глаза также внимательно изучают врага, а рука невольно тянется к левому бедру – к тому месту, где положено было бы висеть шпаге, беспечно оставленной им этим утром в каюте.
Арабелла всей кожей чувствовала в сгустившемся воздухе грозовое напряжение, готовое взорваться неистовым пламенем. И хотя мужчины не делали ни одного движения друг к другу, она будто услышала лязг клинков, доносившийся из невообразимой дали.
Но вот Питер шагнул в сторону и скрестил руки на груди, тогда дон Мигель перевел взгляд на Арабеллу и слегка поклонился ей. Затем, ни слова не говоря, испанец повернулся к ним спиной и удалился, надменно вскинув голову.
– Питер... – потрясенно прошептала Арабелла, глядя вслед де Эспиносе. – Как это возможно?!
– Провидение не скупится на разнообразие в своих шутках, и особенно, когда мы, смертные, начинаем мнить себя хозяевами своей судьбы, – неожиданно философски сказал Блад.
– Мы можем пересесть на другой корабль?
– Макиавелли говаривал, что друзей нужно держать близко, а врагов — еще ближе. Если дону Мигелю хватило выдержки не броситься на меня с кинжалом в первый момент, скорее всего, благоразумие его не оставит и дальше.
– А ты?
– То же самое относиться и ко мне — криво усмехнулся Питер. – И потом – его правая рука изувечена.
– Почему ты так думаешь?
– Как врач, я не могу не замечать таких вещей. Разве ты не видела, что де Эспиноса стискивал рукоять кинжала левой рукой?
– Но... он коварен и мстителен! – в отчаянии воскликнула Арабелла.
– В таком случае, другой корабль не избавит нас от его мести. Но если ты доверяешь моему умению разбираться в людях, то я возьму на себя смелость успокоить тебя: вряд ли он что-либо предпримет.
– И что теперь?
– А ничего, – пожал плечами Блад. – Будем плыть дальше...
– Легко сказать, – пробормотала ничуть не успокоенная Арабелла.
***
Де Эспиноса стоял на шкафуте, судорожно стискивая планшир руками. Покалеченное плечо тянуло и дергало болью, но он не обращался внимания на боль — в этот миг он ни на что не обращал внимания.
После землетрясения де Эспиноса не стал выяснять что стало с губернатором Бладом и его женой, отдав все на волю Провидения, и намеренно не интересовался делами английских колоний. Он практически был уверен, что его враг мертв. И одному дьяволу было известно, что он испытал, увидев Питера Блада в двух шагах от себя... Он едва совладал с собой и не мог бы объяснить, что остановило его от того, чтобы не прикончить Блада на месте. Память о проигранном семь лет назад Божьем суде? Пусть он не примирился — о нет! Но... Де Эспиноса ядовито поддел себя: уж не ощутил ли он нечто, сродни благоговению перед невероятной, нечеловеческой удачей Блада? Вздор! Его гордыни и жажды мести хватило бы на то, чтобы бросить вызов и небесам, и аду. Тогда что, присутствие миссис Блад? Он больше не чувствовал при виде доньи Арабеллы никакого душевного волнения, тем не менее, на Исле-де Мона она спасла ему жизнь. С другой стороны, он мог оказаться с Питером Бладом на разных кораблях и не встретиться – даже плывя одним караваном. Однако судьбе было угодно свести их на «Сантиссима Тринидад».
Де Эспиноса глубоко вдохнул напоенный солью воздух. Ярость медленно уходила, оставляя горечь и глухую тоску. Ему вдруг подумалось, что это очередное, ниспосланное свыше испытание. А значит, он должен держаться стойко и не роптать. Он посмотрел вверх: над его головой плыли подсвеченные солнцем паруса. Странное ощущение — быть на корабле и знать, что он неподвластен тебе, и не по твоей команде матросы карабкаются по вантам, а рулевой поворачивает тяжелый штурвал.
...Два месяца назад из Севильи пришло важное для де Эспиносы письмо от дона Алехандро Новарро, его родственника по материнской линии: при дворе вспомнили о заслугах бывшего адмирала, и его военный талант вновь может быть востребован. Следовало без промедления отправляться в Европу, и перед доном Мигелем встала дилемма — брать ли с собой семью, ведь его жена носила их второго, такого долгожданного ребенка. Правда, ему предстояло появится на свет лишь на исходе июля, и поэтому Беатрис твердо заявила, что не собирается разлучаться с супругом на неопределенный срок.
«Я прекрасно себя чувствую, и у меня будет еще по крайней мере месяц после прибытия каравана в Севилью».
Он и сам не хотел оставлять ее одну, к тому же путешествие с младенцем на руках также таило в себе немалый риск...
Де Эспиноса постоял еще немного на шкафуте, затем спустился в каюту и задумался, глядя на спящую Беатрис. Стоит ли рассказать ей? Пожалуй, что нет. К тому же, вряд ли ей придется разговаривать с доньей Арабеллой по душам, да и лишние волнения ей ни к чему.
На борту «Сантиссимы Тринидад»
Прошло несколько дней. Благодаря попутному ветру караван быстро продвигался на восток, огибая Эспаньолу с севера, и уже благополучно миновал опасные воды ее французской части, затем прошел возле Тортуги, где пираты или каперы могли бы попытаться напасть на отставший галеон или даже в целом на караван — такие случаи, хоть и редко, но бывали. Риск нападения в целом был выше у каких-либо «недружественных» берегов, чем в открытом море, и не только со стороны французов. Но в этот раз кораблей набралось почти три десятка, и власти Новой Испании выделили для защиты шесть пятидесятипушечных галеонов и еще два сторожевых корабля, так что оставалось надеяться, что охотников до лакомой, но зубастой добычи не сыщется и в дальнейшем.