Лекс помрачнел.
— Надавил на больное. Прости.
— Ерунда. — Я аккуратно высвободилась из его объятий, повернулась к вешалкам на крючках и протянула рубашку в узкую красную полоску. — Просто тему мы закроем. И еще пять минут потратим на оценку вот этой вещи, ага?
Откровенно говоря, мне хотелось закатить ему истерику, а не улыбаться как милая дурочка. Но я улыбалась, притворялась веселой, довольной и счастливой. Больше суток. Пока меня наконец не отпустило.
Ведь это не было шуткой. Он произнес эти слова с серьезным видом и намерениями. Он определил, к чему мы движемся. К тому, что мне не нужно. Потому что это — тупик. Катастрофа. Мы идеальны друг для друга, но мы — детали разных миров. Вот и всё.
Какое-то время (весьма короткое) раздумывала: не пора ли собрать вещи и съехать. Потом поняла, что не хочу — разрыв совершенно уничтожит меня, требуется еще время. Потом полагала: а что, если Лекс изменится? Станет тем, кто являлся бы для меня опорой в материальном плане, ведь все задатки налицо… Да уж, фантазерка. Уже настолько подсела на Романова, что наш роман застилает трезвое мышление.
И неожиданно все то, что воспринимала как неотъемлемую часть своего друга, к чему раньше относилась философски, со снисхождением, пониманием, и даже умилением, начало раздражать, бесить.
Бесила его старая «Калина»…
— Лекс, эта старуха уже, кажется, больше времени в ремонте стоит, чем ездит по дорогам. Почему ты не хочешь купить что-то другое?
— Без понятия. Помню, я спятил от радости, когда отец мне ее подарил. Было так приятно… Но если хочешь, давай подумаем, какую можно купить. Но эту продавать все равно не буду.
Бесила его работа…
— Ты можешь больше, ты ведь сам понимаешь. Твоя смекалка буквально гниет среди вашего спортивного барахла. Почему не согласишься вместе с Артемом работать над этой сетью? Вложения там по силам…
— Риш, Артем тот еще балабол. Это раз. А два: это его задумка, не моя. И три: деньги — тлен, я не хочу тратить свою жизнь лишь на то, чтобы их зарабатывать и бояться потерять. Но почему ты снова поднимаешь эту тему? Тебе хочется, чтобы я больше зарабатывал?
Бесили его группа и музыка…
— Куча репетиций, ноль амбиций.
— Мы просто друзья. И просто играем, потому что нам классно вместе играть.
— Конечно. А хозяину «Игуаны» классно, что вы такие энтузиасты и готовы развлекать клиентов просто за бесплатную выпивку и еду. Смешно.
— Ну не злись. Хочешь, подойду к нему завтра и попрошу отдать то, что должен.
— Делай то, что сам хочешь, Лекс…
Да, только я была для Романова тем толкачом, что способен поднять его в гору, той, ради которой он стал бы терпеть, стараться и меняться, лишь бы соответствовать ожиданиям и радовать. Конечно, все слышали про женщин, которые делали своих мужчин. Но я не из такой породы, слишком слаба, избалованна, нацелена на иное. В моем случае все должно было быть наоборот: мужчине требовалось сделать меня.
За последние полторы недели все мои эмоции пришли в шаткое подобие равновесия. По крайней мере, затолкала их поглубже, больше не пугала и не терзала Лекса своей долгой молчаливостью, внезапным раздражением или уходом на прогулки в одиночестве.
Я научилась наслаждаться той малостью, которой обладала: ошеломительным сексом, безусловным обожанием Романова и близостью, которые, кажется, ничто не могло поколебать. Он прощал мне все, а страсть будто еще больше нарастала… Накал был такой, что сходила с ума… И предчувствие завершения всего этого, нежелание этого завершения, делали то, что происходило между нами, стократно острее. Отчаяннее. Безумнее. Слаще.
… Добежав до своего привычного ориентира, скамейки рядом с фургончиком баристы, я сбавила темп, перешла на шаг. Дождь к этому моменту шел уже полноценный, занудный и монотонный, шуршал в листве и траве, мочил одежду, стекал по лицу, шее, рукам.
Когда направилась к выходу, ближайшему к автобусной остановке, зазвонил мой телефон. Приглядев навес, я укрылась под ним, никак не решалась ответить на вызов.
Может, Хвостова сама его сбросит? Сколько мы с ней не созванивались? Почему она вдруг вспомнила обо мне?
— Черт… — выдохнула сквозь зубы, а потом ответила:
— Да. Привет.
— Ну привет, пропажа, — протянула сладким тоном Дашка. — Полтора месяца от тебя ни слуху ни духу. Ни СМС, ни сообщений. Думала, я в обиде на тебя, что кинула тогда Марата? Не переживай, мне похер на него, тот еще кобелина.
— Ну подложить под него меня ты пыталась, — огрызнулась, передернувшись от воспоминаний.
Дарья издала смешок.
— Так выбор за тобой был, Королева: ложиться или нет. Ты ведь давно не наивная девочка. А Марат недурно платит, кстати.
— Только я не шлюха, — выплюнула зло, борясь с тошнотой при мысли о руках этого мужика, оглаживавших мой зад.
— Ну да, я тогда убедилась, что ты не в таком уж отчаянии и менять высоты не намерена. Умница. Хвалю. Кстати, как там твой красавчик? Признаться, звоню тебе, чтоб узнать: ты там часом не выбираешь ли свадебное платье по объявлениям на «Авито» или, может, думаешь над именем первенца?
— Да ты шутница, — съязвила, кусая губы. — Не надейся. Как мы были просто друзьями, так и остались.
— Тогда почему не разрабатываешь мальчиков Илоны?
— Ты о чем? — Растерявшись на миг, убрала прилипшие к щекам пряди, выпавшие из хвоста.
— О контактах, которые она тебе кинула. Давно уже. Мы с ней болтали вчера. И она заявила, что зря помогла, твоей активности не видно.
Я округлила глаза.
— Откуда она вообще может знать про мою активность?
— Нууу… Скажем так, она может. И она разочарована, Мариш. Давая такую информацию, она в некотором роде себя подставляет. Поэтому очень хочет, чтобы риск был оправдан. Ты понимаешь?
— Понимаю, — потерла вдруг загудевший болью лоб.
— Я ей передам, что ты работаешь в этом направлении, просто все это время вынуждена была личными делами заниматься. Прикрою тебя, подруга.
Боже, какая редкая забота. Осталось только в ножки бухнуться.
— Спасибо.
— Так как там у тебя дела?
Я стиснула свободную руку в кулак и заставила себя расслаблено ответить:
— Все хорошо. Действительно, пришлось кое-что улаживать, но теперь Илоне не придется разочаровываться.
— Ну супер тогда. Может, встретимся? Поболтаем в «Грандо»?
«Грандо», конечно, Хвостовой по карману, мне, в принципе, тоже, если сделать очень скромный заказ… Только не хочу. К черту ее.
— Хм… Сегодня и завтра никак. Но мысль хорошая.
— Окей тогда, вписали ее в лист ожиданий. Увидимся. Пока!
— Пока.
Завершив вызов, я раздраженно и одновременно растерянно уставилась в погасший экран смартфона. Что ж… Звоночки завершения уже не просто тренькали где-то там, на заднем плане, теперь они загудели набатом, отдаваясь громом в ушах и желчью во внутренностях.
Отпуск подходил к концу. И это ужасно. Я пока морально не подготовилась.
Домой вернулась вымокшая и обессиленная. Четверть часа стояла под теплым душем, потом села за текст. В нем было больше десяти тысяч знаков, думала, разделить работу на два дня, но решила все сделать за сегодня.
Было страшно остаться один на один с реальностью, с тем, что сказала Хвостова, что я ей пообещала… С вопросом: что делать с Лексом? Как поступить?
Он задерживался на репетиции, поэтому загрузила себя работой на кухне. Приготовила том ям, потом киш с ветчиной и грибами, запекла картофель с сыром. К тому моменту, когда Романов вернулся, пришла к мысли: сегодня ничего решать не буду, уже поздно, я устала и расстроена, в таком состоянии не строят никаких планов.
Облегчение было таким грандиозным, что оставшуюся часть вечера была в экзальтации, чем дезориентировала парня. Впрочем, он принял меня и такой странной: сверх меры болтливой, деятельной, генерирующей безумные идеи.
А ночью снова приснился тот проклятый сон. Я вновь танцевала аргентинское танго в красном платье, на темном подиуме и точно знала, что моим партнером и поддержкой был Лекс. Ощущала его запах, его тело, прижимавшееся к моему, его дыхание. Сердце билось сильно, в такт резким и стремительным движениям, и в тот момент, когда склонился ко мне, удерживая практически горизонтально к полу, ловя приоткрывшимися губами мое бурное дыхание, он исчез. А я осталась лежать на полу, в ворохе лепестков роз, влажных, скользивших под загребавшими их пальцами, источавших уже ставший ненавистным аромат. Из глаз брызнули слезы бессилия и одиночества, хотела закричать, но крик застыл в горле саднящей, колючей болью.