Так… И что нам теперь делать? Приглашать его в квартиру не планировала, о чем говорить, не имею представления, как избавиться от волнения, неловкости и стыда — тем более.
Крайне сложный и тяжелый момент, в который почему-то влипла, будто в суперклей.
— Будешь кофе с кардамоном? — улыбнулась, вспомнив, что все-таки какая-никакая хозяйка в этом доме и должна проявить гостеприимство.
— Да.
Кивнув, отвернулась и, достав из подвесного шкафчика турку, занялась приготовлением. Рецепт требовал внимания, а еще — времени. Как раз 15 минут, и прибавим 15 — на то, чтобы кофе выпить. Стандартные полчаса визита. Вот и все. Романов согреется, насытится не общением со мной и уйдет.
А я останусь одна. Зализывать раны и заниматься самопознанием.
— Рина, — заговорил Романов, когда пена появилась в первый раз и сняла турку с огня. Смотрела, когда она спадет, чтобы вернуться к приготовлению.
— Да?
— Я все пытаюсь понять… Твой мужчина… С которым ты… Он не согласился во всем обеспечивать тебя? Или…
— У меня нет мужчины, — ответила, снова поставив турку на огонь.
— И… когда вы расстались? Что произошло?
— Мы не расставались.
— То есть? Я не понимаю…
Пена вновь появилась, и я убрала турку на подставку у плиты, повернулась к Лексу.
— После тебя у меня никого не было. Я изменила решение, отказала Владу и ушла. — Смотрела в его глаза, из них наконец ушли холод, настороженность и отстраненность. Они поглощали меня, прогоняли тоску. — Сказала ему, что на самом деле люблю другого и не могу быть с ним.
Лекс не шелохнулся, молчал, продолжал испытующе смотреть на меня. Испугавшись собственных слов и такой реакции, я отвернулась от него, снова поставила турку на огонь.
И что дальше? Сердце глухо, с болью стучало.
А ведь не сказала Романову, что его люблю, его… Вот ведь дура.
Застыла, ощутив его ладони на своих плечах, и сердце оборвало свой бег. Развернулась в его руках, а он нежно обхватил мое лицо дрожавшими пальцами, большим мягко коснулся губ.
— Риша…
Шепот, проникновенный взгляд, секунда, другая, а после наши губы столкнулись в поцелуе. Жадно, жарко, судорожно, опаляюще, глубоко. А еще безумно желанно, полно, счастливо — до слез.
Прервало нас громкое шипение на плите и тяжелый запах сгоревшего кофе и кардамона. Черт побери, а ведь напиток был почти готов. И идеально бы получился наконец-то… А теперь еще и плиту очищать.
Повернувшись, я выключила газ.
— Кофе с кардамоном не будет, — констатировала, вздохнув. — Но есть растворимый.
Лекс, так и не отпустивший меня, крепко обнимающий за талию, уткнулся в мою макушку и рассмеялся. Не удержалась — рассмеялась тоже. Потом, повернувшись к нему, обвела пальцами лоб, брови, скулы, наслаждаясь, блаженствуя, заключила в ладони родное лицо, произнесла в губы:
— Люблю тебя. Очень. Люблю… — Зажмурилась от подступивших слез. — И прости. Прости, пожалуйста. Я такой кретинкой слепой была. Прости. Я так сожалею обо всем. Обо всем, что делала с шестнадцати лет. Глупая девчонка.
Спрятала лицо у его шеи, глотала слезы и вдыхала аромат его одеколона. Простой, но возбуждающий, ассоциирующийся только с ним, моим Лексом.
— Перестань, — он целовал меня в висок. — Прости уже сама себя, я давно тебя простил.
— Но почему не написала? Не позвонила? Не пришла? — разозлился, встряхнул меня за плечо. — Наказывала себя так, да? И меня заодно. Думала, не поверю, не приму обратно, лучше, чтобы вычеркнул тебя из своей жизни. И правда глупая.
— Угу, — согласилась, крепче обняв его.
— Проехали. Теперь это в прошлом. Вообще все в прошлом. По опыту знаю, нифига не получится его исправить, но зато получится построить классное будущее. Выйдешь за меня?
— Еще спрашивает, — всхлипнула, чувствуя, что становлюсь невменяемой от облегчения и счастья. — Выйду, конечно. Семейный бюджет будет в разы больше моего нынешнего.
— Моя корыстная красотка. Люблю тебя безумно и целую вечность, — прошептал Романов и, обхватив затылок, заставив посмотреть в его потемневшие от страсти глаза, снова жадно и напористо поцеловал.
Мы увлеклись. Сильно. Больные от желания, целовались, то горячечно, то осторожно, дразняще-нежно. Лекс стянул с меня свитшот, ласкал грудь через белье, томил долгими поцелуями в шею. Я в конце концов сумела избавить его от джемпера и теперь млела от прикосновений к твердым мышцам.
Хочу его до боли.
Когда он подсадил меня на кухонный стол и я обвила его бедра ногами, чувствуя упиравшееся в мое лоно возбуждение, еще больше загораясь сама, в голове будто что-то щелкнуло. Через секунду хлипкий стол угрожающе накренился.
— Ой, черт, — вцепилась в руку Романова, расстегнувшую пуговицу на моих скинни, проникшую под белье. — Только не здесь. Мы не должны. Она просто убьет меня.
Тяжело дышавший Лекс остановился, посмотрел на меня, точно одурманенный, но в итоге встряхнулся.
— Но есть комната, — проговорил, касаясь своими губами моих, стиснул талию так, будто собираюсь прогнать его прочь, но он не намерен отпускать. — Там же можно?
— Лучше не надо, — выдохнула с сожалением.
— Что? — Лекс сердито сдвинул брови. — Это в договоре так написано?
— Договор ни при чем, Романов. Скоро три. Она придет с проверкой, я же предупреждала.
— Вот змеюка.
— До трех нам хватит времени?
— Шутишь? Нет!
— Пусти, — я дернулась. — Дай слезть, а то стол сломаю. Чувствую себя слонихой с этой мебелью, хотя во мне всего-то 58 килограммов.
Он послушался и разжал объятия. Осторожно спустилась на пол. С жалостью глянула на наши разбросанные вещи. Надо бы их убрать, а то помнутся.
— Цепочка есть? — спросил Лекс, приглаживая живописно взлохмаченные моими руками волосы, раздумывая над чем-то.
— Какая цепочка?
— На двери.
— А! Есть.
Хорошая мысль. Так эта мадам хотя бы не войдет в самый пикантный момент.
Романов быстро чмокнул меня в губы:
— Иди в постель. А я скоро.
Я улыбнулась и, собрав наши вещи, отправилась туда, куда и велели.
… - Я так скучал. И написал про тебя новую песню.
Мы лежали в обнимку, разомлевшие, до краев переполненные удовлетворением, лицами друг к другу. Никак не могли насмотреться, перестать касаться, ласкать, ошалело улыбаться. Размеренно тикали часы, за окном продолжал сыпать снег, но в нашем раю время словно остановилось, суета растворилась, оставив нас наедине, богами этих мгновений.
— А я-то как скучала! Когда увидела тебя сегодня, не знала, то ли умереть от радости, то ли под землю провалиться от вины и раскаяния. И ты изменился…
Погладила светло улыбавшегося Лекса по щеке, зарылась в волосы на макушке, пропуская их сквозь пальцы.
— Мне нравится новая прическа, — нежно клюнула в нос.
— Твой уход стал для меня ударом. — Его рука, скользнувшая на мою талию, дрогнула, инстинктивно крепко стиснула.
— Подумал: пора что-то делать, шевелиться, сменить имидж музыканта-неудачника, разбогатеть и отбить тебя у того старикана, — тихо рассмеялся.
— Да не такой уж он старик, — посчитала нужным заметить. — Оу… Лекс…
Повалив меня на спину, Романов выцеловывал дорожку к груди. Обхватил губами сосок, раздразнил его языком, заставив меня выгнуться и еще раз простонать его имя. Ладонь накрыла мою промежность, возвращая покалывающее, тяжелое желание.
Вот же ревнивец…
Из марева очередной прелюдии нас вырвал резкий и нетерпеливый звонок в дверь. Еще один и еще.
— Хозяйка? — Раздосадованный Лекс посмотрел на меня.
— Ага.
Я убрала свои бедра с его, подтянулась к подушкам и села. Обшарила глазами комнату в поисках пледа или покрывала. Куда бросила их?
— Марина? — Донеслось от двери после щелчка замка. — Ты зачем на цепочку закрылась?
Я покраснела и закрыла рот ладонью. Отвечать не хотелось.