Отражение отца покосилось в сторону двери и едва заметно улыбнулось.
– Это я тебе, Ефимов, припомню, – хихикнула за дверью мама.
– Что ты сейчас ей можешь предложить, Саш? Ни зарплаты, ни жилья, ни толковой жизненной позиции. Вот и не трать времени. Как у вас там говорят, «прокачивай скиллы». Потому что, если это судьба, она вас снова столкнет и даст тебе шанс. И если ты уверен, что с тобой она будет счастлива – учись, читай, зарабатывай, тяни себя вот так… – Зеркальный отец схватил что-то невидимое, зажал в кулаке и рванул куда-то вверх. – Тяни на такую высоту, чтобы хватило сил сделать ее счастливой. Ну, а если не судьба – то и пёс бы с ней. Ложись и лежи в одеяле. Стоит ли за нее с самим собой и миром бодаться.
– Ефимов, – мама не выдержала и вошла, села, втиснувшись между ними. – Ты понимаешь, что учишь сейчас ребенка разрушать чужие семьи?
– А если это так себе семья? Ну, поторопилась девчонка… – с ухмылкой завел отец.
– Я не ребенок! – одновременно с ним возмутился Сашка.
– Ну и шутки у тебя, Сережа. Почему я тебя так люблю, не знаю. Иди ко мне, мой неребенок. Как хочешь, но я сейчас тебя пожалею.
Мама схватила за края одеяло и, обнимая Сашку и отца, укрыла всех троих.
– Папа, в общем, прав, – сказала она тихо. – Она или не она твоя судьба, угадать трудно, но готовым быть нужно. Чтобы, когда поймешь, что судьба, ты сумел ее завоевать. Само, ты знаешь, никогда ничего в руки не падает.
– А если и падает, то это птичка пролетала, – поддел папа. А его зеркальный двойник посмотрела на Сашку и подмигнул.
С того дня Сашка запретил себе думать о Марине и отчаянно сосредоточился на учебе. Но она снилась ему, снилась неотвратимо. И он читал ночами, несколько раз на неделе буквально истязал себя в спортзале, но потом словно бы поймал какой-то ритм, комфортный и созвучный ему, и уже не чувствовал тяжести нового образа жизни. Он здорово вырос за одиннадцатый класс, и девчонки буквально не давали ему прохода. Но он начал встречаться с молоденькой аккомпаниаторшей из капеллы, а потом с девушкой из спортзала, так что одноклассницы перестали одолевать своим неумелым кокетством.
Марина звонила несколько раз.
– Его нет, с ребятами гуляет, – отвечала мама, глядя, как Сашка бежит через комнату, теряя тапки, а потом вешала трубку.
Сашка сердился.
– Лёля, «гуляет» плохо закрепленная конструкция, – подшучивал над ней папа, – а ребенок встречается с друзьями.
– Извините, Марина Александровна. Опять не застали. Он ушел на встречу с друзьями. Да, все хорошо. Вы не беспокойтесь…
Долго Сашка этого не выдержал бы, но Марина сдалась раньше – перестала звонить.
Сначала вспоминал о ней часто, потом все реже. И каждый раз, ловя себя на мысли о Марине, сердился и заставлял себя подумать о чем-то или ком-от другом. Но иногда желание знать, как она, побеждало, и Сашка листал фотографии на ее странице в сети, а потом лежал на кровати, завернувшись в одеяло и смотрел в стену.
– Рулет? – спрашивала мама грустно.
– Куриный, – отвечал папа, заглянув к нему в комнату. – Но иногда нужно и рулетом побыть.
Потом, через одиннадцать лет, когда у мамы диагностировали запущенный рак желудка, когда, после того как долго болела, утешая до последнего своих мужчин, она умерла, папа просто пошел в комнату к Сашке, завернулся в одеяло и лежал лицом к стене.
А Сашка отключил все телефоны и дверной звонок, запер дверь и сидел с ним, глядя, как другой, зеркальный Сашка, серый, с красными опухшими глазами, пытается не реветь.
Иногда нужно. Но в это Сашка никому не признался бы, кроме мамы.
Позвонишь мне?
– У меня? Дети? – Катя рассмеялась. – Я еще не готова стать одной из этих безумных мамашек. Поверь мне, насмотрелась. И на детей, и на родителей. Поверить не могу, что скоро все. Увольняюсь осенью. Племяннику никак в саду места не было, но сказали, если кто-то из родственников устроится – найдут.
Катя откинулась на спинку диванчика, потягивая через трубочку мятный коктейль. Саша смотрел на нее и думал, как женщины умудряются так быстро меняться. Она словно проявилась, превратив себя из эскиза в портрет. На губах появилась помада, ресницы и брови стали ярче, и цветастое платье смотрелось уже не по-домашнему летне, а как-то с вызовом. Словно настойчивый, даже навязчивый запах мяты и клубники шел не от коктейля в Катиных руках, а от нее самой, уже не намекая, а обещая.
Они сидели с кафе недалеко от школы. В том самом, где когда-то сидели и они с Мариной. Но не осталось ни деревянных панелей на стенах, ни голубых пластиковых столиков и тяжелых советских скамеек с чугунными завитками, куда удобно было – под сиденья друг другу – протянуть ноги. Толстая темно-коричневая столешница «раздачи» сменилась дизайнерской стойкой, скамьи – мягкими бежевыми диванчиками, и мороженое им принесли не в стальных, похожих на корабли пришельцев мисках-треногах, а в стеклянных рубчатых креманках, ловивших гранями цветные лучи, пробивающиеся сквозь оконный витраж. Пломбирные шарики опутывали тонкие нити застывшей карамели, сердоликом матово светилась коктейльная вишенка. Сашка подумал, что бы сказала Лиза Ситникова об этом мороженом, сочла бы красивым. Он улыбнулся, решив, что скорее всего Лиза просто молниеносно слопала бы все три шарика, хрустя карамельными петельками, как сделал бы он, будь ему лет на двадцать меньше.