Кто-то позвал ее из-за сиреней, и Марина исчезла за воротами, а Сашка развернулся и широким быстрым шагом пошел домой. В прихожей уже были свалены стройматериалы, и руки просто гудели и ныли от жажды полезного действия.
Он как раз закончил менять розетки, когда в дверном замке заворочался ключ.
– Ты дома? – Отец выглядел удивленным. – А я позвонил, и не слышно.
– Я автоматы отключил, розетки чинил.
– То-то я смотрю, ты впотьмах шарахаешься. Я что-то устал, Сашок. Полежу немного. А потом может в шахматишки? Как в старые-добрые?
Саша кивнул, хотел обнять отца, но тот отстранился, пожурил за телячьи нежности. И все же Саша успел почувствовать, что от папы заметно пахнет спиртом.
На кухне под грелкой стояли щи, и, поев как следует, папа передумал ложиться, повеселел. Они до сумерек просидели за шахматами, разговаривая обо всем на свете. Отец расспрашивал о кузнице, о Рите, о том, почему они разошлись. Саша – о работе, о друзьях отца, о новостях от родни. Отвечал коротко и неохотно: не любил, не хотел обманывать, много работы. Папа рассказывал байки, хохотал и, сбиваясь на воспоминания, по сути отвечал чуть больше чем ничего.
И все же в тот вечер Сашка наконец ощутил себя дома. Они сидели за столом у открытой балконной двери. Ветер шевелил занавеску. С улицы доносились голоса ребят, гоняющих в футбол, и далекие гудки машин. В полированной поверхности стола отражалась кругом лампа. Саша выигрывал, и папа не сердился. И в какой-то момент то, что Сашка держал запертым, скрытым от всех, захотелось доверить отцу.
– Я сегодня видел Марину Александровну, – сказал он, выбирая слова.
– Марину? Которую? – Отец сдался. Положил на доску короля. Подмигнул Саше.
– Помнишь, мы в походе были после десятого. Я ходил на выкуп, когда у нее была свадьба…
– А, да-да, помню, как же. Мы с Лелей всю голову тогда сломали, как с тобой быть. Ведь первая любовь, не шутка… Леля всегда знала, как тебя утешить, а я вот не педагог.
– Она совсем не изменилась, – сказал Саша тихо.
– Да, в последние дни была такая худенькая. Вот только что худоба, а так, сколько лет, а она была все такая же, как в тот день, когда я ее на заводе увидел. Давай помянем, Саш? Мне так без нее плохо.
– И мне, – сдался Сашка, решив, что выбрал не самый удачный момент.
– Я сейчас в магазин сбегаю. Тут на углу круглосуточный открыли.
Отец засуетился, сгреб в коробку шахматы. Захлопал по карманам в поисках денег.
– Давай завтра, – попросил Саша, останавливая его. – Я зайду в магазин, куплю чего-нибудь подходящего, закуски, и посидим. Чтоб не второпях. Ты знаешь, мама терпеть не могла, когда суетятся. Давай лучше еще партейку?
Цветы
Он ничего не мог с собой поделать. Просто не в силах был удержаться. В этом было что-то от безумия, от одержимости, от неутолимой жажды, которую он загонял внутрь себя долгие двенадцать лет – видеть ее, слышать, стоять рядом, всеми клетками кожи, всеми нервами и, кажется, всем тело ощущая, как она близко. Эта жажда сводила его с ума, раскаляя до предела. Марина словно держала его душу над очагом горна, как заготовку из высокоуглеродистой стали, и Сашка ничего не мог с этим поделать, только смотрел, как его душа меняет цвета побежалости – от соломенного до коричневого, от коричневого – до кровавого королевского пурпура – и чувствовал, как слабеет в нем способность сопротивляться чувству, которое он так долго держал под жестким контролем. Его словно перекинули через рог наковальни и любовь, тяжелая, горячая, гнула и правила его, пробуждая в заготовке образ безупречного клинка, способного резать условности и правила ради того, чтобы получить желанное.
Чертыхаясь, он выскочил без двадцати четыре.
– Купите цветочки, молодой человек. – Пожилая женщина, видимо, уже отторговала свое на трамвайной развилке и теперь несла домой остатки своего товара: пару бидонов с цветами и пластмассовое ведерко, в котором болталась, стуча о стенки, пластиковая бутылка с остатками воды.
На вид торговке было лет восемьдесят. Глаза выцвели до блеклой голубизны ношеных джинсов, из уголков, расползаясь по вискам, расходились глубокие морщины. Руки старушки, покрытые старческими пятнами, с тонкой, цвета оберточной бумаги, кожей, едва заметно подрагивали, но бабка шла бодро, явно не собираясь сдаваться возрасту. Она улыбнулась, заставив морщинки превратиться в замысловатую мандалу на ее круглом маленьком лице.
– Посмотрите, какие у меня первоцветы, молодой человек.
Саша улыбнулся старушке.
– Сколько за все?
Но, вопреки его ожиданиям, торговка не обрадовалась, а обиделась, отвела за спину сухую темную руку с бидоном.