Сашка подумал, что стоило все-таки поесть с утра перед дорогой. Сухие спазмы желудка делали удары еще болезненнее.
– Где девочка?
– Я не знаю.
Ему казалось, этот диалог повторялся сотни, тысячи раз.
Он понял только, что Лиза пропала в тот же день, когда он увез отца. Сказала воспитательнице, что за ней пришли, и убежала до того, как та успела увидеть, кто пришел. Это был кто-то знакомый. Заботливой воспитательнице Кате так показалось. А еще показалось ей, как мелькнул за воротами он, Сашка. Словно случайно Катя упомянула, что Сашка даже пытался завязать с ней роман и часто спрашивал о Лизе.
А Сашке померещилось торжество во взгляде Кати, когда ему ткнули под нос ноутбук, запустили запись ее показаний. Не осталась в стороне и бдительная бабка с гребнем, тотчас, увидев в новостях, что пропала девочка, вспомнила про "мужика, что у садика околачивался".
Он пытался сказать об отце, но тотчас начинали бить. Набрасывали одеяло и пинали, продолжая спрашивать: «Где девочка?» Сашка с трудом втягивал ртом взвесь из пыли и ворсинок, кашлял, хрипел.
Пока они били его, Лиза… была неизвестно где и с кем. Они не пытались искать ее, не думали о том, что могут быть какие-то другие ниточки. А еще – запертый в лесном доме, мог погибнуть отец.
– Я скажу, – прохрипел он, когда вернулся голос. – Машина. Прокатная. Стоит во дворе. Там по навигатору. Дом в лесу. Там.
Не Лиза – его алиби. Единственный шанс для него, для отца, а может и для Лизы. Ведь если они отстанут от него, можно будет работать над другими версиями. А еще – он сможет присоединиться к поискам.
Лиза, веселый бесенок с волосами как пух одуванчика, приходила к нему сквозь боль и тошноту, улыбалась.
Марина не пришла. Знала ли она вообще, что его взяли? После того, как он сказал про машину, избили так, что сознание не выдержало. Выключилось. Мутное глухое беспамятство навалилось, придавило. Он задыхался в нем, не в силах втянуть ртом воздух. Не было сил на крик. Не было сил на страх или злость. Он тонул в сером безмолвии, одними губами словно заклинание повторяя: «Марина».
В какой-то миг – он не знал, сколько часов, дней, лет прошло – что-то случилось с ним, а может – со всем миром, с привычной уже нереальностью. Серая пелена лопнула, выпустив его. Хлынули цвета, звуки, запахи. Он снова был на берегу озера. Влюбленный подросток. Тихо шептали камыши, шевелил коричневыми свечками рогоз. Озеро светилось теплым золотым светом. Летели, неизвестно откуда, розовые яблоневые лепестки, занавесив все мелким легчайшим тюлем.
Марина стояла перед ним в своей клетчатой рубашке, в завернутых до колена джинсах. Смотрела на воду. Ветер шевелил ее волосы, гнал по воде мягкие блики и крошечные лодочки лепестков.
Сашка смотрел на нее и не мог дышать. Не вмещалась в грудь вся нежность, что разливалась от него до нее, как второе озеро. Ему казалось, что он весь – один выдох. Что он – источник, из которого невидимым потоком льется к ее ногам любовь. И сам он, весь без остатка, вот-вот выльется этой любовью, превратится в ничто.
– Марина, – прошептал он едва слышно.
Она повернулась, прижала палец к губам.
– Тш-ш…
Он почувствовал обжигающий холод и увидел вдруг, что его ноги тоже по колено в ледяной воде, а Марина совсем рядом. Смотрит на него так грустно, что сердце разрывается.
– Где…
Она положила ледяную руку ему на губы.
– Тш-ш…
И вместе с этим прикосновением на него упала боль. Непереносимая. Жгучая. Словно кипятком облила тело, потекла в горло. Видение вспыхнуло и начало кривиться, корчиться, словно старая фотография, брошенная в огонь. Лицо Марины исказилось, постарело, стало каким-то желтым и лаковым, словно маска, покрылось трещинами.
– Тш-ш… – повторила она, и ее рот открылся широко и страшно, как глубокая черная пасть, полная мелких острых зубов.
– Убью… – проговорила она тихо и хрипло. – Убью…
Боль
– Убью! – кричал кто-то издалека. Голос разносился гулко, растворялся, словно петлял где-то закоулками, дробился и истаивал, так и не найдя дорогу к Сашке. Пахло хлоркой, спиртом и чем-то еще, белым и врачебным.
– Выйдите немедленно, – проговорил кто-то рядом бесцветным строгим голосом. – Сейчас вы от него все равно ничего не получите. Раньше думать было надо, когда… допрашивали. Рвения поменьше проявлять. Служебного.
Холодная рука легла ему на лоб. Сашка вздрогнул, попробовал открыть глаза, почувствовал, как, не желая подчиняться ему, сами собой дернулись ноги.
– Тш-ш.
– Выйдите, пожалуйста, – произнес в отдалении другой голос, мягкий, светло-розовый, как яблоневый цвет.
– Вы не понимаете, что времени нет. Он куда-то перевез девочку. У тебя, дура, своих детей, верно, еще нет? Ты маньяка защищаешь. Неизвестно, что он с ней сделал. Он отца родного едва не убил, запер в лесу от голода подыхать, избивал несколько дней, то его, то девочку. Его отец показания дает сейчас, только он не знает ничего про девчонку. Может, она умирает где-нибудь, а ты тут с ним нянькаешься. Пусти!