Прохладная рука исчезла. Видимо, та, что стояла рядом, ушла, присоединилась к далекому разговору. Бесцветный голос заговорил тише и Сашка сквозь шум в ушах не сумел ничего расслышать.
Допросить его медики так и не разрешили. Все стихло. Рядом прошумела чистым крахмальным звуком одежда, щелкнула кнопка чайника. Через какое-то время тот засипел, забулькал, с оглушительным в тишине щелчком затих.
Звякнули ложечки в чашках. Вдалеке хлопнула дверь, прошептали по полу быстрые шаги.
– Надо же, а какой красивый парень, – проговорил шепотом мелодичный яблоневый голос. – Все-таки не верится, что он.
– Они всегда такие, – на одной равнодушной ноте прошелестел бесцветный, двигаясь вокруг кровати Сашки. – Садисты, убийцы. Они в доверие втираются, а потом мучают. Только пока он в таком состоянии, я им к нему и приблизиться не дам, если хотят девочку найти. Толку-то сейчас трясти. Травмы такие. Мозгов ведь нет кое у кого, Настюш. Признание выбивают. Человек не ковер. Хотели морально сломать – сломали физически. А мне собирай.
– Что говорят-то? Отца нашли? Правда что ли, показания дает.
Невидимой Настюше хотелось деталей.
– От любопытства, Настя, кошка сдохла.
– А из упрямства воскресла, – тихо рассмеялась невидимая Настя.
Кошка. Слово упало в мысли, словно камешек в пруд. Вызвало новую волну боли, которую Сашка и не знал даже, как описать. Будто слово, попавшее в кровь, рвануло сразу и к сердцу, и к мозгу. Вспомнилось, как он договаривался с соседкой, что та последит за кошкой. Хотелось оставить Судьбу Лизе, да только Ситников наверняка устроил бы Марине очередной скандал.
– Какие показания? Ерунда одна и делирий алкогольный. Вроде и не старый мужик, а как опустился. Он что угодно скажет, лишь бы налили. Только и твердит: «Начальник, мне бы поправиться». Я его осмотрела. Если хоть кого-то интересует мое мнение, я бы сказала, что не пытали его, а из запоя выводили. Следы капельниц. Без вариантов. Но капитану хочется, чтоб это наш поциент отца наркотой обкалывал, чтоб не мешал девочку мучить. Не будет там в анализах наркоты. Будет коктейль «Трезвей-ка». Либо я ничего не понимаю.
– Значит, не он девочку украл? – с надеждой спросила Настя.
– Это не наше с тобой дело. Наше дело – сделать так, чтоб он в сознание пришел и смог говорить, и не дать этим дуболомам его снова избить. Они вцепились и зациклились. Я, Настя, этого больше всего не люблю. Широта мысли должна быть, – наставительно, по-учительски, произнес бесцветный голос. – От того, что этот алкаш старый на сына наговорит, что подскажут, девочка быстрее не найдется. Подержим парня тут, пока в сознание не придет. А эти пусть пока в другую сторону роют.
– Галина Николаевна, ну не верю я, что он маньяк-похититель. Правда, и в то, что он сам такими вот ручищами капельницы ставил отцу, тоже как-то не верится.
Ложечка звякнула о блюдце. Видимо, Настя как-то особенно решительно поставила чашку на стол.
– А ведь ты права, Настюш. Ты не любопытная, а наблюдательная. Если кто и ставил капельницы, то не он. Вот пусть капитан и отправит своих поспрашивать, кто этого лжесвидетеля из запоя помогал выводить. Надо же, сына оговорить. Ведь дело-то какое серьезное, а он ради винища поганого… Вот мой благоверный, когда в запой уходил, такие жалостливые истории плел, заслушаться можно было. Уж я и мегера, и мучительница, и всю зарплату у него отбираю. То он ветеран, то после горячей точки, то жертва аварии... А я тогда из поликлиники на скорую, то по вызовам там, то сям. Ноги еле таскала, а он часу не работал. Лопал только. Каждый день благодарю судьбу, что нашлись силы развестись и квартиру разменять…
Сашка попытался пошевелиться. Не вышло. Тело дернулось само, всколыхнув новую волну боли. Из горла вырвался сиплый стон.
– Я… – вышло хрипло, глухо, звук продрался через горло с трудом, оцарапал, засох комом в глотке.
– Что? – кинулась Настя.
– Полкубика сделай, – строго прикрикнула на нее Галина Николаевна, и голос ее наконец обрел цвет, тревожно-пурпурный на фоне теплого розового журчащего голоса медсестры.
– Я… – хрипло вычерчивал золотой болезненной молнией по этому кровавому пурпуру в своей голове Сашка короткие, теряющие смысл слова, – скажу… Ма… рине…
Шприц ужалил едва ощутимо, все поплыло, перевернулось. Вновь навалилось серое ничто.