– Стоит. Иначе ты заболеешь, и придется отправить тебя домой с кем-нибудь из учителей, а мы прошли только половину.
– Чуть больше, – ответил, выбираясь на песок. Ступней он уже почти не чувствовал. С трудом надел носки, кроссовки. Марина сидела, закутав ноги спальником, улыбалась, глядя на воду.
– Так вы не согреетесь, – сказал Сашка, прыгая на месте, как учил папа. Лучше пробежаться. А то, и правда, можно заболеть.
– Мы всех разбудим, – сказала Марина шепотом. Снова потянулась к ступням, принялась тереть и щипать, надеясь отогреть.
– Как говорит моя мама, сделал глупость – делай вторую, – подначил ее Сашка. Задыхаясь от собственной смелости, опустился на колени в траву, взял в ладони Маринину ступню.
– Какие руки горячие, – сказала она смущенно, попыталась отдернуть ногу, но Сашка держал крепко. Надел носочек, кроссовку.
Марина смущенно улыбалась, не зная, как быть. Проговорила, подражая голосу Карлсона из мультфильма:
– Малыш, ты ведь будешь мне родной матерью?
– Сама вы малыш, Марина Александровна, – улыбнулся Сашка и ослабил хватку. Марина отдернула ногу, быстро зашнуровала кроссовку, надела вторую. Вскочила. Легонько ударила Сашку по плечу, пригнувшись, шепнула: «Сашка вОда», и легко, почти бесшумно припустила вдоль берега.
Сашка бросился за ней, слыша лишь оглушительный гул собственного сердца.
Филатики
Он старался не думать о том, что будет, когда он ее догонит. Плес упирался в плотную стену рогоза, к которой вплотную впускался частый подлесок. Марина добежала до зарослей, потянулась за коричневыми похожими на эскимо початками рогоза.
– С детства люблю филатики, – сказала она, пожимая плечами, словно извиняясь за ребячество.
– Филатики? – не понял Сашка, остановился.
– Филатики, камыши, вот эти коричневые штуки. Если поставить в вазу, то потом они распушатся и весь дом будет в пуху.
Марина приподнималась на цыпочки, тянулась над острыми копейными вершинками листьев. Кармашки на джинсах льнули к попе, очерчивая свои сокровища: в правом – рублевая монетка, в левом – аккуратно сложенный носовой платок.
– Это не камыш, это рогоз, – сказал Сашка, раскатывая джинсы. Лезть в заросли с голыми ногами не хотелось.
– Не думала, что ты такой педант, – ответила, улыбаясь, Марина.
Сашка закусил губу, когда пара жестких листьев прошлась по руке острым краем, словно лезвием. Переломил толстый сочный стебель, пальцами разрывая мочалку волокон. Изрезанные ладони болели и ныли от травяного сока.
– Мне одного хватит, правда, Саш. Мне же их еще нести. Вылезай. Саш. Ой, как это ты так?! Прости!
Она выхватила у Сашки из рук его нелепый букет, бросила рогоз на траву, вытащила из кармана носовой платок и, схватив кровоточащие Сашкины ладони в свои и едва не плача, потащила его к воде. Сашкина кровь текла сквозь ее пальцы, и ему хотелось, чтобы это длилось и длилось, насколько хватит крови, чтобы она держала его руки в своих, чтобы водила холодными ладонями по сочащимся алым соком порезам, бормоча: «Прости». Чтобы она была так близко, и дышала глубоко, не замечая, что белая пуговка подыгрывает Сашке, позволяя видеть легкую тень ложбинки на груди.
– Вот так всегда бывает, – сказала Марина с ноткой отчаяния. – Захочешь ненадолго забыть, что ты взрослая, и обязательно что-то напоминает.
– Я никому не скажу, – попытался пошутить Сашка, но она покачала головой.
– Давай вернемся в лагерь и перевяжем тебе руки.
Сашку отчитали, что лазил в зарослях. Порезы были неглубокими, и Надежда Яковлевна просто щедро залила ему ладони йодом, запретив с утра соваться к воде, так что Сашка побрел в лес с ребятами, которые собирали ветки для костра. Что-то грызло и точило его глубоко внутри, но он никак не мог понять, что.
Марина опускала глаза и старательно делала вид, что очень занята.
Она избегала его весь день. Это было несложно. После завтрака они снялись и долго шли узкими лесными тропами над берегом озера, то ныряя во влажный еловый подлесок, пахнущих смолой и медом, то пробираясь через заросли папоротника, в котором что-то жило и шуршало под плотным резным настилом листьев и рубиновыми каплями посверкивала земляника.
Когда добрались до поляны, подходящей для ночлега, Сашка уже почти валился с ног от усталости. Он уснул, едва коснувшись головой свернутой куртки, которую положил под голову вместо подушки. У костра что-то пели, в основном Швабр.
Сашка проснулся, когда уже слышался треск и шипение костра, над которым покачивались котелки, роняли капли с круглого закопченного дна на раскаленные угли.
Какая-то птица – все еще не утренняя, а ночная – ухала в кустах за палаткой.