Многие еще спали. Старшие, зевая, готовили еду. Его послали за дровами. Сашка неосторожно попытался отломить толстую сухую ветку – и вчерашние царапины тотчас разошлись, расцвели мелкими рубиновыми капельками, как веточки красной смородины.
– Горе ты мое, Ефимов, – поджала губы Надежда Яковлевна. – Иди, разбуди Марину. У нее должен быть пластырь.
Сашка протиснулся в маленькую практикантскую палатку, надеясь, что там есть кто-то из девушек и не нужно будет смотреть, как Марина смущенно отводит глаза, стыдясь вчерашнего утра.
Но никого не было. Лежали полурасстегнутые рюкзаки, разворошенные спальники. Какие-то вещи. Марина спала калачиком, повернувшись лицом к брезентовому палаточному боку. Сашка запнулся за ее рюкзак, лежащий у самого входа, и заметил в боковом кармашке коротко, под самый корень, обрезанные початки рогоза. На них виднелись темные пятна.
Сашка понял, что на самом деле глодало его вчера целый день. Ему обидно было, что она оставила на берегу добытые с таким трудом «филатики». А она не оставила. Она взяла их с собой, несмотря на то, что они были перепачканы кровью.
Поправив рюкзак, Сашка опустился на колени около Марины, осторожно потрогал рукой за плечо.
Она резко повернулась на другой бок, пробормотав что-то во сне. Волосы рассыпались вокруг лба светлым облаком, губы приоткрылись, на ресницы справа приземлилась упавшая с Сашкиного плеча пушинка с семечком какого-то цветка. Сашка попытался осторожно убрать ее, но пушинка, послушная дыханию воздуха, перелетела на скулу, спорхнула на ямочку под ключицей. Дрожащими пальцами Сашка снял ее, едва коснувшись кожи плеча. Это легкое прикосновение ошеломило его. Ее кожа казалась продолжением его – ни теплее, ни холоднее. Марина дернула плечом, словно он пощекотал ее, клетчатая рубашка соскользнула ниже, пуговка-искусительница легко покинула свою петлю, дразня Сашку.
Он положил пальцы туда, где должна была быть пуговка. Солнечное сплетение наполнилось лавой, и она стекала теперь в низ живота. Сашка забыл, как дышать. Пальцы словно собственной волей скользнули глубже по мягкой теплой линии груди. Он ползли под клетчатой тканью, придвигаясь к острой вершинке, и он прикрыл глаза, не в силах видеть – только чувствовать.
– Марин! – крикнул кто-то у самого входа.
Сашка отдернул руку, точно обжегшись. Резко потряс Марину дрожащей виноватой рукой за плечо.
– Марина Александровна, – сказал он громко. – Надежда Яковлевна сказала, у вас пластырь есть.
– У меня есть, – заглянула в палатку другая практикантка, Лера. Марина села на постели, прижав к себе спальник и хлопая глазами. Покопавшись в рюкзаке, Лера вытащила коробочку с пластырями и вытолкала Сашку наружу.
Он едва успел, сунув проклятый пластырь в карман, со всех сил припустив в лес, укрыться за широким сосновым стволом и расстегнуть онемевшими пальцами джинсы.
Не герой
Ветер шептал в ветвях. Осиновые листья крутились и мелькали, словно тряпичные бабочки на лесках. Сашка давным-давно видел таких в кукольном театре. После того, что он сделал утром, все казалось каким-то неестественным, постановочным. Словно все они превратились в актеров на зеленой сцене лесного театра, и он не мог понять, кто он теперь – герой или злодей.
Котелок в руке качался при каждом шаге, роняя Сашке на ногу несколько капель, так что, когда он добрался до поляны, вода уже пропитала джинсы на правой ноге от колена до щиколотки.
Практикантки собирали грязную посуду.
– Ты сегодня какая-то странная? – спросила девушка, работавшая с параллельным классом, кажется, Валя.
– Да, снилось всякое, – Марина дернула плечом. Сашка замер за чутким изумрудным занавесом кустов, чтобы ничем не выдать себя.
– Еще бы. Третий день вдали от твоего Ситникова. Тут непременно всякое начнет сниться, – поддела Лера. – Пока ты тут с малолетками по лесам бродишь, не уведут?
Марина с безмятежной улыбкой покачала головой.
– Ерунду не говори, – рассердилась Валя. – У них в августе свадьба, так что…
Сашка дернулся, как от удара, выплеснул на ногу знатную порцию ледяной воды, охнул, хрустнула под ногой ветка.
– Ефимов, тебя не за водой надо, а за смертью посылать. – Лера сердито забрала у него из рук котелок. Вылила в большую миску, где собралась ополаскивать посуду.
Марина взглянула на него быстро, отчего-то смутилась так, что у нее не только щеки, даже уши стали розовыми, но справилась с собой, улыбнулась приветливо.
– Больше не надо воды, – сказала она. – Переоденься. Не пойдешь же ты с мокрыми ногами. А если еще вода понадобится, Швабра позовем. С палатками почти все закончили.