– Швабра? – рассмеялась Лера.
– Они его так зовут, правда, – захихикала Марина.
– Какие дети… наблюдательные, – давясь смешком, поддержала Валя.
Они склонили головы над блюдом, передавая друг другу кружки и миски, а Сашка пошел прочь, чувствуя себя жалким и глупым. У нее через месяц с небольшим свадьба.
Не герой.
Статист.
Случайная жертва чужой истории. Жалкая и незаметная.
Сашка казалось, что его, как в древности, привязали к хвостам трех лошадей, и теперь эти лошади – гнев, стыд и ревность – рвали его во все стороны, так что болело все тело. А может, он все-таки простудился в ту бессонную ночь на берегу озера и заболел.
Он с трудом доплелся до железнодорожной станции и сел в первый попавшийся вагон вместе с чужим классом, забился в угол к окну и тотчас заснул тяжелым маятным сном, словно провалился в грязную мокрую вату. Во сне Марина, укрытая лишь клочками серого тумана, рисовала тонкой кистью красные линии на его ладонях, на груди. Проводила острым кончиком кисти по горлу.
Его растолкала Надежда Яковлевна, отчитала за то, что не сел в электричку со своими, но, едва коснувшись Сашкиного лба сухой холодной рукой, перестала ворчать и велела не двигаться.
Сашка попытался кивнуть, голова болела страшно, кто-то невидимый выкручивал суставы, водил наждаком по коже. Сквозь полубред он услышал: «Горе ты мое, Ефимов», и Надежда Яковлевна превратилась в Леру, сердитую и напряженную, которая совала ему в рот таблетку парацетамола и требовала, чтобы он пил из бутылки терпкую невкусную воду, которая никак не хотела пролезать в горло. Он закашлялся, согнувшись пополам.
На станции попытался идти сам, но его усадили на скамейку.
– Все, мотатели нервов, хорошего лета, – напутствовала, провожая ребят, Надежда. – Чтоб на перекличку полными сил, загорелыми, здоровыми… Тебе, Ефимов, говорю – здоровыми. Ясно? А кто учебники не сдал, у того завтра есть еще один последний-распоследний день. Иначе страшно покараю.
Кто-то из задолжавших учебники ребят подошел просить прощения. Сашка воспользовался тем, что его перестали караулить, и на слабых ногах побрел в сторону автобусной остановки.
Когда он добрался до дома, из кухни уже пахло корвалолом. Мама, бледная от волнения, уложила его в постель.
– Как погуляли? – спросил папа, но мама шикнула на него и выгнала из комнаты.
Марина позвонила утром – узнать, как он. Потом еще раз и еще. Они болтали подолгу, вспоминая поход и последние месяцы учебы, но – словно по обоюдному согласию – молчали оба о том утре у озера. Сами не зная, почему.
Потом раз или два они виделись в кафе. Ели мороженое из креманок на трех острых стальных ножках-уголках, хохотали и подшучивали друг над другом.
Когда Сашка спросил, не станет ли ревновать Маринин Ситников, она только пожала плечами – этот жест Сашка запомнил до мельчайших подробностей: легкий наклон головы, задумчивый взгляд в сторону, потом прямой и насмешливый – прямо в глаза. И движение плеч – вверх-вниз – словно птичка разминает крылышки перед там как сорваться с ветки в бездонную синеву.
– А почему он будет ревновать? У меня же должны быть друзья, правда, Саш?
Какими судьбами?
Потом, расставаясь с женщинами, он старательно избегал этого слова – «друзья». Разве это возможно – остаться друзьями, если в одном из двоих все еще живет пульсирующее чувство родства – теперь уже безответное и болезненное. Потом, когда оно выстынет, покроется серым пеплом в душах обоих – можно будет говорить о дружбе. Приятельском легком общении без взаимных упреков и обид. Но в тот момент, когда один уходит, а другой – остается, будет слишком жестоко предлагать вместо мечты – дружбу. Гадко. Нечестно.
Шрамы от такой дружбы кровят долго, как порезы от листьев рогоза на ладонях. Некрасиво это, не по-мужски – отрывать от себя чужое сердце по кусочку, по ниточке обрывая связь, давно тягостную и пустую.
Он просто говорил:
– Нам нужно расстаться. Я тебя не люблю и не хочу, чтобы ты тратила на меня время, но если тебе нужна будет помощь, ты можешь на меня рассчитывать.
И уходил до того, как женщина, которая не стала его судьбой, поднимает заплаканные глаза и спросить: «Но мы ведь останемся друзьями?»
Он оставил это слово ей, Марине, оставил в прошлом навсегда. Ему хватило этой короткой мучительной дружбы, чтобы понять, что не может ее быть между теми, кто от природы, от начала веков создан любить друг друга. Или страдать от невозможности любить.
Он искренне старался сделать каждую женщину, что входила в его жизнь, счастливой. Счастливой здесь и сейчас. Научить ее быть счастливой не в мечтах о будущем, а в данное наполненное острым ощущением жизни мгновение.