— Ну, ребята, — торжественно провозгласил заведующий, — за нас! Периодически мы все оказываемся в дерьме, избежать этого невозможно, так выпьем же за то, что бы ситуация эта наступала, хотя бы, как можно реже.
Мы едва успели ополовинить пластиковые стаканчики с «Гусарской», как в дверь постучали.
— Кого там ещё не лёгкая? — вопросительно поднял бровь Семеныч.
Поскольку ближе всех сидела Инка, она крутнулась на стуле, слегка приоткрыла дверь, и, изогнувшись, как кошка, проскочила в образовавшуюся узкую щель. Через пару секунд она вернулась таким же образом.
— Дмитрий Олегович, вас там Николаевна.
Дожевывая колбасу, я выскочил из ординаторской, но по виду Николаевны, стоявшей со спокойным выражением лица, понял, что в отделение пока всё нормально.
— Дмитрий Олегович, — таинственно прошептала она, — к вам там этот, Бастырев, с пакетом.
— Ага, спасибо, Николаевна. Может вы к нам? — предложил ей я, кивнув в сторону ординаторской.
— Нет–нет–нет, — замахала она руками, — мне ещё писать отчет надо, спасибо.
Я заглянул в ординаторскую, сообщил, что сейчас вернусь, и, сделав суровое выражение лица, быстрым шагом пошел в отделение. Возле двери на скамейки сидел плечистый парень в голубой ветровке с капюшоном. Возле ноги его приткнулся пакет черного цвета, а сам он довольно умело вертел ножом–бабочкой с узким лезвием. Увидев глубоко посаженные в орбитах глаза и массивные надбровные дуги, я снова подумал, что прозвище порой гораздо точнее отражает сущность владельца, его особенности, нежели имя. Предки были правы, когда давали имя «по естеству» — Горлан, Черняк. Вот и здесь — ну, что такое Бастырев Евгений? А скажешь — «Череп» — и всем всё ясно.
Увидав меня, Череп радостно заулыбался фиксатым ртом, последний раз щелкнул бабочкой и натренированным движением сунул его в карман джинсов.
— Привет, Димыч, с праздником тебя, — хрипло сказал он, поднимаясь со скамейки. — Отдельное тебе спасибо от моей печенки. Ежели б не вы — уже, наверное, давно бы перекинулся.
Скомкав горловину пакета в своей квадратной ладони, он, с некоторой толикой торжественности протянул мне его. Черный пластик не давал рассмотреть содержимого. Но форма предмета, лежащего там, явно была цилиндрической.
— Спасибо, Женя. Ну, и как печенка? Ты–то хоть отдохнуть ей даешь или опять ширевом–куревом гробишь?
— Не, — мотнул шишковатой башкой Череп, — водочкой только чуть–чуть шлифану когда, а с иглы уже слез, кокаином тоже не балуюсь. Вот когда я в Питере бригадиром был, там да, бабок на кокс спустил — немеряно. А здесь, — он вяло махнул лапой. — Нет смысла кайф ловить. Слушай, — оживился он, — а вот ты мне ставил такие ма–а–ленькие трубочки в вены, ты можешь их мне достать, хоть пару штук?
— Периферических катетеров, что ли?
— Во–во, их. Я и вправду не ширяюсь, а вот у другана моего проблема — ему свою матушку надо пристроить в больничку на операцию, так ему список накатали чего надо для операции — на пол–листа, и этих катетеров, тоже сказали достать.
— Ну, что это братва дожилась, что авторитету доставать все надо?
— Да нет, какой он авторитет, — досадливо поморщился Череп. — В соседнем районе смотрящего закрыли, так он на хозяйстве остался, а у них в больничке еще хуже, чем у нас — голяк беспросветный, последний хрен без соли доедают. А он сам на мели, но в долгу не останется, зуб даю.
— Да ладно, нафик мне твой зуб, у тебя ж и так одни фиксы. — Я немного подумал. — Хорошо, зайди ко мне в отделение, не маячь тут.
Мы зашли внутрь, Череп вежливо пожелал «здоровьичка всем присутствующим». Я пошел рыться по заначкам, отобрал пару зеленых «единичек», подумал, добавил синенький на 0.9 мм., может там вены поганые. Людям надо верить, так что будем надеяться, что через эти катетеры зальются сплошь пользительные снадобья, а не какая–нибудь «ханка».
Когда я вышел, Черепа у дверей не было. Сестрица вышла из палаты, и я с недоумением спросил у неё:
— А Бастырев где?
— Не знаю, — пожала плечами та. — Я давление ушла мерить, он здесь был.
Я заглянул в ремзал и увидел там Черепа, низко наклонившегося над коматозником.
— Э, ты чего там творишь? — разозлился я. — Тебя что, звали сюда?
Подойдя, я кинул взглядом пациента и аппаратуру. Всё, вроде бы, работало нормально, аппарат гудел, пациент дышал. От сердца у меня отлегло, но злость не прошла.