Высокое начальство милостиво откликнулось на наш зов о помощи, и обещало «что–нибудь сделать».
— Ладно, Андрей Львович, сегодня я свое дежурство по любому отбуду ну, и завтра тоже как–нибудь продержусь, пока смена не приедет. Дети у меня дома не плачут, жена не ждет, я человек одинокий, свободный.
Разговор этот состоялся вскоре после того, как мы закончили латать Серегину ногу, и передо мной встал вопрос, который занимал еще Чернышевского. Высшие силы обещали прислать подмогу на следующий день, однако, когда, отбарабанив свое законное дежурство и половину дня следующего, я поинтересовался у Блажицкого, когда приедет смена, тот лишь развел руками — звонил мол, спрашивал, сказали, что приедет только завтра. Я подумал, подумал, вспомнил крылатое выражение Семеныча про хату и про пуню и согласился остаться на третьи сутки, чем грубо нарушил трудовое законодательство.
— Но, Андрей Львович, это последние. После них — уйду, даже если мне сообщат, что на окраине Лесногорска рухнул самолет Джорджа Буша, а его самого к нам в больницу Бобер волочет. Сначала воздухом надышусь, а потом уж приду гаранта американской демократии спасать.
— Если на Лесногорск рухнет «Боинг» Буша, спасаться придется в первую очередь нам самим, — резонно заметил главный. — Хорошо, выручи еще на денек, а там, глядишь, я все–таки начальство дожму.
Уж не знаю, на какие части тела начальства жал Блажицкий, мужик он, надо сказать, пробивной, и на своем месте, однако вскоре после нашего с Инночкой разговора главврач заглянул в реанимацию, довольно потирая руки.
— Завтра точно сказали, приедет, из областной больницы. Карпенко — знаешь такого?
Я пожал плечами: в областной больнице анестезиологов штук двадцать, причем все они тасуются как карты в колоде — не понравилось человеку в областной — плюнул, пошел в онкодиспансер, а оттуда, глядишь, во 2‑ю городскую. Не запросто, конечно, но возможностей для маневра больше, чем у меня здесь — нигде, кроме родной райбольницы я места в пределах района не найду, а уехать — считай, квартиру бросить. Однако до завтра надо было еще дотянуть.
После смерти Ласточкина, который, как я окончательно убедился, совершенно не мог интересовать Черепа, в реанимации оставалось два человека — толстяк с непроходимостью, и Серега. Толстяк выкарабкивался трудно, но, похоже было, проскочит. Серега же на второй день заявил, что чувствует себя хорошо, нога у него не болит, однако обстановка родного отделения действует угнетающе, особенно когда требуется отправлять физиологические надобности под бдительным взором соратников и подчиненных. Поскольку все у Сереги было, и вправду в порядке, по согласованию с Семенычем, мы перебросили коллегу в хирургию, в двухместную палату, Семеныч даже предлагал вообще туда никого не класть, однако Сергей этому решительно воспротивился:
— Вы что, хотите, чтобы я там волком завыл? Да и опять же — утку подать, еще там чего, — пускай уж мужик какой будет, санитарку чтобы не звать.
Марина, жена Сергея, за эти сутки сильно изменившаяся в лице, глаза у нее прямо–таки запали, тоже согласилась с мнением мужа — она, в принципе всегда с ним соглашается, на его фоне — высокого, надежного, она всегда как–то терялась, и даже на общих гулянках ее никогда не замечаешь. Однако ведь чем–то приманила же Серегу, завидного жениха, по которому сохло половина медсестер стационара, и, почитай вся поликлиника. И, насколько я знаю, никаких интрижек на стороне после женитьбы у Сереги не было. Так что, наверное, надежность у них двусторонняя: Серега — видимый фасад, Марина — тыл. С детками только проблемы — не вынашивает, куда уже Серега не ездил…
Поскольку признаков психического расстройства Сергей не выказывал, игнорировать просьбу пациента у нас оснований не было. Сергея, как я уже сказал, мы перевели, и до ночи я откантовался вполне нормально.
Вечер тоже начался спокойно. 8-летнюю девчонку с аппендицитом Гоша соперировал так, что впору было засекать время для рекорда стационара — 15 минут от разреза, до последнего шва. Детей вообще лучше оперировать — брюшная стенка у них тоньше, жировой клетчатки у них практически нет. И на реанимационные мероприятия (тьфу–тьфу не к ночи будет сказано) они откликаются куда как лучше взрослых — ребенок запрограммирован «на жизнь», и резервов у него очень много. Читал где–то, что в газовых камерах последними погибали как раз дети…. Ну, а уж ухаживать за ними — одно удовольствие. Ребенок и спустя неделю лежит все такой же чистой, пахнет от него прилично. Не то, что от нас, здоровых лбов — сутки полежит взрослый — и пошли из него шлаки лезть, никотин да алкоголь переть.