Светлана появилась ровно в 1800, спокойно приняла дежурство и села что–то записывать в свои сестринские талмуды, но по напряженной позе и бледности лица было видно, что вся она, как согнутая, и стянутая тонкой ниткой стальная полоса — тронь — и нитка лопнет, а полоса с тугим, непередаваемым звуком развернется, вполне возможно, в лоб тому, кто тронул. Где–то, после 10-ти вечера, закончив вечерние уколы, Светка ненадолго заскочила в комнату отдыха сестер, после чего вернулась в отделение и тихим голосом позвала:
— Маша, Дмитрий Олегович, пойдемте, чаю попьем.
Маша, молодая девочка, лишь недавно принятая на работу, вопросительно глянула на меня. Мы, довольно часто ужинали вместе, а бывает, и горячительного принимали, по случаю дня рождения, например, однако, учитывая произошедшее, я немного помедлил с ответом:
— Спасибо, Света, я уже пил недавно, да и не хочется что–то.
— Пойдемте, Дмитрий Олегович — она умоляюще посмотрела на меня, а в голосе ее появилась какая–то звонкость — мне это очень важно.
Я почувствовал, что нитка, сдерживающая стальную полосу, превратилась в тонкий волосок. Не знаю, что последовало бы за моим повторным отказом — слезы, истерика — проверять я не стал, поэтому, сгорбившись и покряхтывая, будто больной радикулитом, медленно потащился в сестринскую. Машка, с какой–то глумливой ухмылочкой (будет что порассказать!) отправилась вслед за мной. Я ожидал чего–нибудь вроде бутылки шампанского, может чего и покрепче, а потом — не знаю: признания в любви мне, просьб о посредничестве в разговоре с Гошей, наконец, известия о том, что она бросает все к едрене–фене и уезжает с Денисом на край света. Однако на столе стоял наш обычный чайный сервиз, купленный вскладчину, пакет с печеньем, вазочка с конфетами, Светка хрустела ножом в утробе вафельного тортика — короче, все как обычно.
Мы с Машкой уселись и вопросительно уставились на Светку, которая, казалось, о чем–то задумалась, но вдруг вздрогнула, поднялась и, взяв со стола заварной чайник, разлила по чашкам чай.
— Кому сколько сахара? — вновь таким же тихим, и, я бы даже сказал, пустым голосом произнесла она. Я внимательно посмотрел на свою медсестру: может, каких таблеток с расстройства обдолбалась — нет, непохоже, вроде, мимика достаточно живая, у тех, кто на реланиуме, мышцы лица будто обвисают, и речь сильно замедляется, смазывается. Светка же все произносила четко.
— Мне две — подала голос Маша.
— Мне тоже — отозвался я.
Подав нам чашки с чаем, Светлана вновь уселась за стол, глядя прямо перед собой, — я глянул на ее пальцы — кончики мелко подрагивали.
— Света, что такое? — решился я прервать молчание. — У нас что: кто–то помер, и мы его поминаем? Маша фыркнула, но ее хохоток прозвучал неестественно и сразу оборвался.
Светка медленно повернула голову ко мне и посмотрела отрешенным взглядом, а потом, так и не сказав ни слова, отхлебнула из чашки. Разговор оборвался, не начавшись, я про себя ругнулся, быстро допил чай, даже не притронувшись к печенью и торту, сухо поблагодарил и отправился к себе. Маша тоже долго не задержалась, вскоре я услышал, как она зашуровала тряпкой в палате.
Время близилось к полуночи, и, по идее, давно было пора ложиться спать, тем более учитывая прошлое беспокойное дежурство. Однако период полураспада того термоядерного заряда, что содержался в порошке Лукича, составлял, по–видимому, несколько суток — сна не было ни в одном глазу, так, наступило какое–то отупение — и все. Повертевшись и так, и этак, я решил прибегнуть к совету, прочитанному когда–то: если не можешь заснуть, то надо все равно, лежать не шевелясь, с закрытыми глазами — организм в таком состоянии отдыхает все же лучше, нежели в режиме активного бодрствования. Слонов, что ли, посчитать.
Я лежал, посапывал, минуты текли за минутами. Прошло уже часа полтора, как все улеглись, и вроде сон, действительно начал подкрадываться ко мне, когда я услышал, как к двери, ведущей в нашу комнатенку, кто–то подошел. Надо сказать, на дежурстве вырабатывается совершенно особый тип сна, схожий со сном матери грудного младенца — все, что не касается ребенка, будь то грохот канонады, или шум бури за окном — проходит мимо мозга, мать реагирует лишь на плач малыша. Так и у нас — ухо настроено на «свои» звуки — пищание монитора, голос больного, звук падения опрокинутого стакана. Шаги за дверью — это тоже «свои» звуки, это значит, кто–то пришел просить о помощи — может сестры из своего, или чужого отделения, а может тот же Семеныч, к примеру, решил продолжить серию ночных операций.