Другой, когда послали узнать его имя, ответил:
— Пушкин меня не знал, и я его не видал никогда, но мне грустно за славу России[4]. В эти дни оправдались слова Пушкина, что имя и честь его принадлежат не ему одному, но принадлежат всей стране.
По словам современников, возле дома поэта в общей сложности перебывало в то дни около пятидесяти тысяч человек. Принимая во внимание численность тогдашнего населения столицы, нетрудно представить себе впечатление, какое произвели на правительство Николая I эти десятки тысяч — чиновников, офицеров, студентов, учеников, купцов, людей в нагольных тулупах и даже в лохмотьях. Такого в Петербурге еще не бывало. Напротив Зимнего дворца стояли на этот раз не войска, выведенные на площадь восставшими офицерами, а оскорбленный и возбужденный народ. В толпе слышатся злоба и угрозы по адресу Дантеса и Геккерна. Раздаются голоса, что во время перевоза тела в Исаакиевский собор почитатели Пушкина отпрягут лошадей в колеснице и повезут ее на себе. Что в церковь явятся депутации от мещан и студентов и будут сказаны речи. Эти проявления горя и гнева кажутся «странными» не только царским агентам, но даже иностранным послам. Шеф жандармов готов видеть в этом манифестацию скрытых общественных сил. Вот почему гроб с телом Пушкина тайно, ночью, под конвоем жандармов препровожден в придворную церковь. Вот почему мертвого Пушкина отправляют из Петербурга в Михайловское тоже тайно и ночью и тоже в сопровождении жандарма.
Одному из ближайших друзей императора — графу Орлову вручено анонимное письмо. В нем сказано, что никакое самое строгое наказание Дантеса «не может удовлетворить русских за умышленное, обдуманное убийство Пушкина»[5], — вот как расценил неизвестный автор обстоятельства гибели национального поэта России! Он жалуется на угрожающее политическое положение в стране, на «открытое покровительство и предпочтение чужестранцев», которое «день ото дня делается для нас нестерпимее»[6]. «Мы горько поплатимся за оскорбление народное и вскоре»[7], — предупреждает сановника аноним, прося довести содержание письма до сведения императора.
Орлов немедленно переслал документ Бенкендорфу. «Это письмо очень важно, — написал Бенкендорф, — оно доказывает существование и работу Общества»[8].
Тайного общества не существует. Но способ борьбы с общественным мнением предложен. Берутся под наблюдение пушкинские друзья. Все события трактуются как результат деятельности тайной партии, которую-де возглавлял Пушкин.
Обвинив друзей Пушкина — Жуковского, Вяземского, Александра Тургенева — в организации заговора, Бенкендорф получает возможность заранее пресекать любые проявления протеста, объявляя их действиями «либеральной» или «демагогической» партии.
— Вы считали меня если не демагогом, то какой-то вывеской демагогии, за которую прячутся тайные враги порядка, — оправдывается перед Бенкендорфом Жуковский[9].
— Мне оказали честь, отведя первое место, — жалуется Вяземский брату царя[10].
Друзья Пушкина стараются доказать, что никогда не замышляли против правительства, что устраивать Пушкину народные похороны не собирались, что Пушкин не был ни либералом, ни демагогом, а в зрелые годы стал человеком благонамеренным и умер, как подобает христианину и верноподданному. «Он был глубоко, искренне предан государю»[11], — стремится уверить царскую фамилию Вяземский. Ему вторит Жуковский. В своем известном письме о последних минутах Пушкина он изображает благостную кончину поэта, примирившегося с престолом и с богом.
Цель Бенкендорфа достигнута. Друзья поэта, лучше других угадывающие тайных виновников его гибели, сами невольно помогают создать образ официозного Пушкина. В своей переписке они соблюдают предельную осторожность. И хотя Вяземский говорит, что Пушкина положили в гроб «городские сплетни, людская злоба, праздность и клевета петербургских салонов, безыменные письма»[12], он вынужден тут же напомнить, что это «не полная истина»[13].
Полную истину во всеуслышание объявил человек, не принадлежавший к числу друзей Пушкина и даже лично с ним незнакомый. Это — Михаил Лермонтов, двадцатидвухлетний поэт, в ту пору еще почти никому не известный, вдохновенный ученик Пушкина, который относится к нему с благоговением и больше всего на свете любит «Евгения Онегина».
12
Письмо П. А. Вяземского к А. Я. Булгакову от 5 февраля 1837 года. — «Пушкин в воспоминаниях современников». М., Гослитиздат, 1950, с. 130.