С самых ранних стихов и до последних мистический космизм переполнял его поэзию. Она и на самом деле была наднебесной. Дмитрий Мережковский назвал его поэтом сверхчеловечества, писал о глубинной связи его поэзии с Ницше. По крайней мере, Михаил Юрьевич в этом не был продолжателем, скорее — основоположником. Ведь тот же Фридрих Ницше родился позже него ровно через 30 лет, день в день. Тоже 3(15) октября. Под тем же знаком Весов, в близкие друг от друга дни родились и Сергей Есенин, и Артюр Рембо, и Оскар Уайльд, достаточно разные, но столь же мистически значимые гении.
Чем больше слава поэта шла по Руси, тем больше грязи старались вылить на него его недоброжелатели, коих, как всегда, на Руси хватало. Это, может быть, тема целой книги, почему ныне восхваляемый Николай I (если он не виновен в смерти поэта?) строжайше запретил хоть что-либо писать о поэте. И целых три десятилетия книги стихотворений выходили без справочных материалов о самом Лермонтове. За что же и после смерти продолжал лютовать на Лермонтова российский император?
Впрочем, свое бессмертие Михаил Юрьевич предчувствовал с ранней юности. Он и пришел к нам из некой вечности, из каких-то небесных краев. И вернулся обратно в вечность. Как поэт писал еще в юности:
Он мог использовать ту или иную форму стиха, от ямба до любимого амфибрахия, мог заимствовать какие-то приемы у иных писателей, от Байрона до Пушкина, но в этот взятый напрокат формат он всегда вставлял истинно свое космическое небесное содержание. Только этот бессмертный человек, сидящий в земном человеке Лермонтове, и придавал его поэзии горний дух, возвышался над всеми земными страстями и тяготами.
"Кто близ небес, тот не сражен земным…" — точнее и не скажешь.
Даже в немощную николаевскую эпоху, закономерно закончившуюся крымским поражением в войне, могучий и героический лермонтовский характер был заметен всем. И как же ошибался близкий друг Александра Пушкина, знаменитый ученый, вроде бы знаток искусств, ректор Петербургского университета, академик Петр Александрович Плетнев, когда писал: "О Лермонтове я не хочу говорить потому, что и без меня говорят о нем гораздо более, нежели он того стоит. Это был после Байрона и Пушкина фокусник, который гримасами своими умел толпе напомнить своих предшественников. В толпе стоял Краевский (издатель и один из первых ценителей Лермонтова. — В. Б.). Он раскричался в "Отечественных записках", что вот что-то новее и, следовательно, лучше Байрона и Пушкина. Толпа и пошла за ним взвизгивать то же… Придет время, и о Лермонтове забудут…"
Не забыли и не забудут. Думаю, это был первый, воистину русский поэт. Поэзия Александра Пушкина всегда носила более всемирный, всечеловечный характер. В Михаиле Лермонтове, при всем его изначальном байронизме, более глубоко сидело русское начало. Недаром Ф. Ф. Вигель прозвал его отчаянным русоманом. Но и в русскости своей он был предельно одиноким. Еще бы, единственный из великих поэтов, так и не смирившийся ни с чем: ни с режимом, ни с обществом, ни даже с каноническими постулатами церковников. Он и был, подобно своему новгородскому герою, "последним сыном вольности".
Трудно найти более верующего поэта, чем Михаил Лермонтов, но и к Богу у поэта были свои пути, свои прямые разговоры с ним.
Ценя вольность в себе самом, он и в героях всегда искал вольность, почему и любил воспевать первобытных естественных горцев Хаджи Абрека, Измаил-Бея, Мцыри, пусть и не столь образованных, но уверенных в воле своей, в твердости своей, в правоте дел своих. Таким же бесстрашным и уверенным в себе был его купец Калашников, такими были герои "Бородино". Он и в себе самом не любил "гнета просвещения", столичного лицемерия. И в стихах своих стремился победить свой эгоцентризм, обрести народность.
Он как чувствовал, что над сильными цельными личностями верх одержат некие подобия обезьян, Мартышки. Вот одна из них и пристрелила светлого русского гения, другие и до сих пор ехидно проходятся по его поводу. Вряд ли он захотел бы существовать в век Мартышек, лишенных и природной мощи, и первичности чувств, и простых нравственных идеалов.