Прелестно. Графиня Александра Кирилловна сама прислала ему приглашение — смелый, надо полагать, шаг. Воронцова-Дашкова была очень красива и, как сказали бы позднее, эффектна. «Никогда не встречал я… соединения самого тонкого вкуса, изящества, грации, с такой неподдельной веселостью, живостью, почти мальчишеской проказливостью. Живым ключом била в ней жизнь и оживляла, скрашивала все ее окружающее», — вспоминал В. А. Соллогуб. В коротком описании графини — четыре раза встречается слово с корнем «-жи» (живость, живой, жизнь, оживлять).
Лермонтов («К портрету») видит ее легкой и сердечной:
Кстати, заметим, что это стихотворение, обращенное к женщине, абсолютно бескорыстно. Вообще лирика (обращенная к женщинам — любовная по преимуществу) очень часто — и даже как правило — довольно эгоистична. Влюбленные поэты концентрируют свое внимание на тех чертах любимой женщины, которыми они наслаждаются, которыми намерены — так или иначе — воспользоваться. Кто-то описывает ножки и мечтает прильнуть к ним губами, кто-то — гибкий стан, который нынче же будет обвит руками, кто-то восхищается самоотверженностью объекта страсти, верностью или твердостью характера. Все это бывает очень полезно в женщине. Наиболее откровенное признание из этой серии — «Любить иных тяжелый труд, а ты прекрасна без извилин».
«К портрету» — одно из немногих стихотворений мировой мужской лирики, где поэт вообще никак не намерен «воспользоваться» героиней. Он просто радуется тому, что на свете есть такое дивное создание — как радовался бы птичке, бабочке. При этом он ухитряется заметить и отметить в ней главное:
В ней есть редкое умение наполнить пустые слова — «как поживаете», «прекрасная погода» — сердечным смыслом.
В другом стихотворении той же поры Лермонтов напишет:
Александра Кирилловна умеет «говорить сердцем», вот главное в героине мадригала.
Она была младше Лермонтова на четыре года. Узнав о том, что поэт в Петербурге, прислала ему приглашение на бал. Резвая и озорная выходка, которая нашла полное понимание у Лермонтова, — тот явился.
И получилась ужасная неловкость. Армейский мундир с короткими фалдами сильно выделял Лермонтова из толпы гвардейских офицеров. Великий князь так и уставился на армейца, который кружил с прекрасной хозяйкой вечера. Великий князь, очевидно, несколько раз пытался подойти к Лермонтову, но тот несся с кем-либо из дам по зале, словно избегая грозного объяснения, наконец графине указали на недовольный вид высокого гостя, и ей пришлось принимать свои меры.
Александра Кирилловна упросила великого князя ничего не говорить по поводу Лермонтова, и Михаил Павлович действительно смолчал. А раз великий князь молчит, то и дежурный генерал Главного штаба граф Клейнмихель вроде бы не получает возможности привлечь Лермонтова к ответственности за нахальную выходку. Но атмосфера заметно накалилась, и графиня, желая избежать неприятных объяснений, через внутренние комнаты вывела Лермонтова из дома.
В. А. Соллогуб встретил Лермонтова на этом балу не без недоумения: «Я несколько удивился, застав его таким беззаботно веселым… вся его будущность поколебалась от этой ссылки, а он как ни в чем не бывало крутился в вальсе. Раздосадованный, я подошел к нему.
— Да что ты тут делаешь! — закричал я на него. — Убирайся ты отсюда, Лермонтов, того и гляди тебя арестуют! Посмотри, как грозно глядит на тебя великий князь Михаил Павлович!
— Не арестуют у меня! — щурясь сквозь свой лорнет, вскользь проговорил граф Иван (Воронцов-Дашков), проходя мимо нас.
В продолжение всего вечера я наблюдал за Лермонтовым. Его обуяла какая-то лихорадочная веселость, но по временам что-то странное точно скользило на его лице; после ужина он подошел ко мне…
— … Когда я вернусь, я, вероятно, застану тебя женатым, ты остепенишься, образумишься, я тоже, и мы вместе с тобою станем издавать толстый журнал».
В довершение дерзости Лермонтов, приехавший только накануне, не успел явиться по начальству и доложить, как следует.
Казалось бы, небольшой светский эпизод, однако он действительно осложнил положение Лермонтова и заставил его отказаться от намерения немедленно выйти в отставку. Требовалось послужить еще немного. Начальство решило выставить Лермонтова из столицы и отправить как можно скорее обратно на место службы. Все дамы во главе с Александрой Осиповной Смирновой-Россет «наперерыв приставали к великому князю Михаилу Павловичу, прося за Лермонтова, и он, при большом расположении своем к г-же Арсеньевой, сдался»… Была получена отсрочка, отпуск продлили. Дело еще заключалось в том, что отпуск был Лермонтову предоставлен для встречи с бабушкой и получения от нее благословения, а тут, как на грех, Елизавета Алексеевна никак не могла приехать в Петербург — «по причине дурного состояния дорог, происшедшего от преждевременной распутицы».
В это же самое время Лермонтов узнал, что его вычеркнули из «Валерикского представления»(«не буду иметь утешения носить красной ленточки, когда надену штатский сюртук»). Галафеев представлял его к награде орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом; согласно мнению начальника штаба награда была снижена до ордена Святого Станислава 3-й степени (к этому-то ордену и полагалась красная ленточка с белой каймой). Затем поручика Лермонтова попросту вычеркнули из списка. А тут еще этот бал…
Н. М. Лонгинов вспоминал, как встретил Лермонтова в ресторане Леграна на Большой Морской, где тот играл на бильярде. Лермонтов рассказал ему про свои бальные «приключения»: «В одно утро после бала его позвали к тогдашнему дежурному генералу графу Клейнмихелю, который объявил ему, что он уволен в отпуск лишь для свидания с бабушкою, и что в его положении неприлично разъезжать по праздникам, особенно когда на них бывает двор, и что поэтому он должен воздержаться от посещения таких собраний».
В. И. Анненкова, которая, как мы помним, не жаловала молодого родственника своего влиятельного мужа, описывает Лермонтова в пору его последнего приезда в Петербург без всякой симпатии: «Он приехал с Кавказа и носил пехотную армейскую форму. Выражение лица его не изменилось — тот же мрачный взгляд, та же язвительная улыбка. Когда он, небольшого роста и коренастый, танцевал, он напоминал армейского офицера, как изображают его в «Горе от ума» в сцене бала».