Рисунок Э. Дмитриева-Мамонова.
И вот Лермонтов приходит в особняк на Рождественском бульваре. Мраморная лестница. Швейцар. При входе в гостиную между колонн высокая строгая дама встречает его жестом театральной королевы. Стихи Павловой не могли произвести на Лермонтова сильного впечатления, так как в тридцатые годы Каролина Карловна занималась только переводами с русского на немецкий и французский языки, а оригинальные русские стихи начала писать совсем недавно. Они не могли дать представления Лермонтову о совершенстве, которого Павлова достигла в дальнейшем. Вероятно, потому Лермонтов ничего не написал ей в альбом с автографами московских и европейских знаменитостей, лежавший на маленьком столике в гостиной. К. К. Павлова умерла в 1894 году под Дрезденом. До последних дней продолжала писать стихи не только на немецком, но и на русском языке. Писала и мемуары.
Очень интересны должны быть ее неопубликованные воспоминания о московских литературных салонах, которые она так хорошо знала. Ее архивы еще ждут своих исследователей. Возможно, что там найдутся строки о Лермонтове, которые мы когда-нибудь прочтем.
В салоне привлекали внимание старички Яниш. Мать - в белом чепчике и гофрированном воротничке; отец - с длинными серебряными волосами до плеч, разделенными пробором. Немецкую чопорность дома нарушали двое: Самарин своим веселым молодым смехом да Кетчер грубоватыми выходками, с криком размахивавший длинным чубуком.
Кетчер - друг юности Герцена, врач по профессии, переводчик Шиллера и Шекспира, которым занимался как раз в момент знакомства с Лермонтовым. Его резкие переходы от любви к ненависти и обратно, его обидчивость и несдержанность приводили к шумным сценам. Этот прекрасной души, добрый человек был в салоне Павловых своим, и его «мефистофельский» плащ, черный с красной подбивкой, нередко мелькал по Рождественскому бульвару. В салоне Павловых Лермонтов встретился и с другими друзьями Герцена. Посетителем салона вскоре станет Герцен, вернувшись в 1841 году в Москву из новогородской ссылки.
Предметами философских и исторических споров служили различные темы философии Гегеля, вопросы русской истории - своеобразие исторического пути России, значение петровских реформ, характер русского народа. Особый интерес вызывала проблема Востока и Запада.
Вот между колоннами появляется изящная фигура молодого профессора Крюкова, которого студенты звали elegantissimus - «элегантнейший», глубокого знатока Гегеля. И тут же начинался его спор с Хомяковым, который вел против Гегеля войну. Обсуждаются отвлеченные вопросы, требующие специальных знаний, но спор ведется с таким блеском, что вокруг спорящих образуется кружок: настоящий турнир!
А вот и другой «турнир». Идет речь о петровских реформах. Принимает участие все тот же спорщик Хомяков, и проявляют свое красноречие и знания все присутствующие. А в стороне, у камина, с неподвижным лицом, стоит постоянный посетитель салона Чаадаев, вставляя время от времени едкие замечания, всегда отлитые в строгую оригинальную форму.
Спор Хомякова с Лермонтовым начался с чтения «Мцыри» на именинах Гоголя. Могучий дух героя Лермонтова вызвал решительный протест будущих славянофилов, как вызывала протест и ходившая в списках поэма «Демон». Хомяков утверждал, что мирный быт земледельцев и дух мирской общины создают русскую историю, что русский народ силен своим смирением, что у него «христианская душа». Хомяков - опасный противник. Он не столько спорил, сколько сбивал, забрасывал словами, запугивал ученостью, доводил до того, что растерявшийся, недостаточно опытный в спорах собеседник терял почву под ногами. Лермонтов любил споры и был не прочь помериться силами с Хомяковым.
М. Ю. Лермонтов и А. С. Хомяков в кабинете Н. Ф. Павлова.
Подпись под рисунком: «Дипломатия гражданская и военная».
Рисунок М. Ю. Лермонтова.
После турнира, длившегося чуть не всю ночь в гостиной Каролины Карловны, Лермонтов и Хомяков удалились вдвоем в кабинет Николая Филипповича и «скрестили шпаги» в тишине. Так запомнился Лермонтову этот уединенный диспут, что он изобразил его потом по памяти на рисунке в альбоме, захваченном из Петербурга, который возьмет в экспедицию генерала Галафеева в Чечню, и его поединок с Хомяковым окажется в том же альбоме, что и бой при Валерике.
Хомяков еще не остыл от ночной битвы в гостиной. С разгоряченным лицом сидит он, раскинувшись, в кресле и продолжает говорить. Окна открыты на Рождественский бульвар, и от ночной майской прохлады он укрыл ноги пледом. Взгляд в упор устремлен на Лермонтова. Выразителен жест руки, также обращенной к поэту, стоящему прислонившись спиной к камину. «Бессилен всякий дух гордыни, - цитирует Хомяков собственное стихотворение, - неверно злато, сталь хрупка, но крепок ясный мир святыни, сильна молящихся рука!» - утверждает он, грозно сжав кулак на подлокотнике кресла. Фигуры спорящих наэлектризованы, заряжены внутренней энергией и обращены друг к другу. Лермонтов стоит весь собранный. Одна рука за спиной, другая с сигарой опущена. Сверху вниз, сдвинув брови, с видом победителя смотрит своим пристальным, пронзительным взором на Хомякова. Из-под распахнутого военного сюртука волочится по полу неотстегнутая шпага. Он отвечает Хомякову от имени героев своих драм и поэм, от имени героя своей лирики. Под рисунком подпись Лермонтова: «Diplomatie civile et militaire» - «Дипломатия гражданская и военная».