Как и все политические заключенные служители культа носили красный треугольник.
Asoziale — антисоциальные элементы. Порой их еще называли Arbeitsscheue — отлынивающие от работы, иными словами говоря, лежебоки. Их было немного. Все немцы. В том числе несколько проституток.
Самым выдающимся представителем антисоциальных элементов был Эдгар Миллер, немец из Эстонии, фармацевт по образованию. В эстонской армии Миллер получил чин старшего лейтенанта или даже капитана и был, как он хвастал секретарем известного в Эстонии генерала Лайдонсра. Миллер свободно говорил по-эстонски, по-латышски и по-русски.
В лагерь он попал за беспробудное пьянство, да и здесь его редко видели трезвым. Как к пьянчужке необыкновенно веселого нрава к Миллеру относились в Штутгофе неплохо.
Долгое время он заведовал лагерной аптекой. Однажды Миллер вылакал весь спирт устроил скандал и свалился у парадных ворот лагеря. Там Майер и Хемниц обнаружили неисправимого алкоголика намяли ему бока и притащили к колодцу. Хемниц держал Миллера; Майер обливал его водой а тот хоть бы хны! Уткнул нос в лужу лежит и пузыри пускает.
Майер и Хемниц посадили его в лужу, обложили с боков кирпичами — не помогает! Миллер страшно чертыхался и снова падал. Чтобы тот не захлебнулся, Майер отволок его к забору и оставил там на ночь: может протрезвится. К счастью, стояла теплая осень. На другое утро дежурный фельдфебель Петерс снова начал приводить Миллера в чувство. Он погнал его в баню, поставил к стенке взял пожарную кишку и направил на выдающегося представителя антисоциальных элементов струю холодной воды.
— Спасите, спасите, спасите! — что есть мочи орал Миллер, не смея сдвинуться с места.
Вода дошла Миллеру до колен, но холодная струя била в него с прежней силой. Человек с богатырским здоровьем и тот не выдержал бы бешеного напора воды более получаса. Что же хотеть от несчастного пьянчужки Миллера. Провизор вопил как недорезанный баран. Но и фельдфебель Петерс не унимался.
— Весь спирт выпил, грязный боров! Мне ни капельки не оставил. Думаешь ты один на свете? Думаешь, мне не хочется?
После этого несчастья Миллер вылетел из эсэсовской аптеки, но быстро устроился на новом месте, — ему всегда удавалось находить места где легко можно было что-нибудь «организовать». Краденые вещи Миллер сплавлял за стены лагеря, получал за них спирт и всегда был пьян. Идет, бывало, Миллер по лагерю, орет во всю глотку пьяные песни — ну что с таким босяком, поделаешь!
В дальнейшем власти перестали обращать внимание на пропойцу. Наказывай не наказывай — все равно налакается.
Firziehung — воспитательный арест — исключительная категория заключенных. Их присылали в лагерь на ограниченный срок от трех недель до шести месяцев. К жертвам воспитательного ареста относились, преимущественно разнорабочие не угодившие работодателям. Поводами для отправки в лагерь служили лень, непочтительное отношение к благодетелям-работодателям, оскорбление их действием — кража корочки хлеба, самовольная отлучка, не дозволенный уход в отпуск, опоздание на работу, побег с транспорта.
Иногда крестьянин просто хотел избавиться от лишнего рта в хозяйстве, от выплаты батраку жалованья. Он посылал через посредство гестапо работника в лагерь, а по истечении определенного времени забирал назад.
За провинности такого рода не всегда и не всех наказывали одинаково. Если арестантов присылало Быдгощское гестапо, их относили к воспитательной категории, если Гданьское или Кенигсбергское гестапо — поляки получали воспитательную, а литовцы и русские — за те же самые проступки политическую категорию. Заключенные попавшие в лагерь на воспитание не имели треугольника и носили только номер на груди и на штанине.
Мужчин в лагере воспитывали до такой степени рьяно, что они частенько отправлялись из Штутгофа прямо на небо — к — Аврааму. Женщины проходили курс наук значительно легче. По истечении срока их отпускали, возвращая даже отнятые вещи. Некоторые женщины попадали в Штутгоф по два, по три, и даже по четыре раза. Таким любительницам лагеря каждый раз пришивали по узкой белой полоске над номером: ни дать ни взять кавалеры многочисленных орденов. Только так и отмечалось их возвращение. Ничего другого с ними не делали.
Polizeihaftlinge — полицейские арестанты. Тюрьмы Гданьской области были переполнены, а количество «нуждавщихся» в заключении не уменьшалось Поэтому многих арестованных доставляли в Штутгоф как в гостиницу. Все они находились в непосредственном ведении Гданьского гестапо. Полицейские арестанты треугольника не имели и порядковый номер носили не на груди, а на левом рукаве. Это были в большинстве своем поляки — чистокровные и онемеченные. Допрашивали их обычно со свойственной гестапо гуманностью и отправляли в лагерь сразу же после допроса, когда они еле держались на ногах. Некоторых привозили с кровоточащими, открытыми ранами, с гангреной. Некоторые умирали едва успев переступить порог лагеря. Гданьское гестапо имело обыкновение доставлять в лагерь «окончательно допрошенных», то есть почти мертвых. Раненых и изувеченных на допросах было так много что даже Гейдель обозлился. Правда обозлился только летом 1944 года. Однажды он даже написал рапорт в Берлин о причинах высокой смертности в Штутгофе. Виновато, мол, гестапо мертвецами снабжает! Гейдель совсем взбесился: приложил к рапорту свидетельские показания и фотоснимки.
С того времени гестапо перестало транспортировать в лагерь живых покойников.
Редко кого из полицейских арестантов отпускали после допроса или оправдывали. Большинство зачислялось в категорию политических заключенных то есть обрекалось на заточение до конца войны. Некоторые два-три года сидели под следствием. Иным удавалось умереть самостоятельно, а других по всем правилам лагерной процедуры торжественно вешали.
Rotspanier — красные испанцы, обладатели красного треугольника. В их жилах текла отнюдь не испанская кровь. Люди разных национальностей, они участвовали в гражданской войне в Испании, боролись на стороне республики. В Штутгофе их было немного.
Aus der Wehrmacht — военнослужащие. В основном моряки гитлеровского флота. В лагерь они попали за воровство, но почему-то носили красный треугольник — значит, были политическими заключенными.
Kriegsgefangene — военнопленные. Категория, появившаяся осенью 1944 года. До того времени в Штутгофе их не было. Они томились в специальных лагерях. В наказание за совершенные там преступления военнопленных отправляли в концентрационные лагеря. Тут они получали красный треугольник и расценивались наравне с другими политическими заключенными. С военнопленными-поляками поступали по-другому. Их спрашивали, не хотят ли они вернуться домой. Кто изъявлял желание, того отпускали. Ему выдавали соответствующие документы. Однако по пути домой гестапо ловило и доставляло освобожденных в Штутгоф не как военнопленных, а как обыкновенных каторжников. Все было шито-крыто. И нормы международного права соблюдались, и поляки отдавали богу душу.
Первыми военнопленными в Штутгофе были 30 поляков участников Варшавского восстания, которых доставили в полной военной форме. Среди них была одна женщина, которая вскоре счастливо разрешилась от бремени и подарила миру солдата. Поляки и новорожденный носили красные треугольники.
Параграф 175, или Homosexuelle. Гомосексуалистами были исключительно немцы. Они носили розовые треугольники. Некоторые немцы уже в самом лагере были вынуждены сменить красный или черный треугольник на розовый. Когда в 1944 году был создан лагерный оркестр, дирижером его был назначен носитель розового треугольника. Был он до того омерзителен, что даже от его музыки тошнило.
Ну и публика, разрази ее гром!
Berufsverbrecher — профессиональные преступники, носили зеленый треугольник острием вниз. Как правило, почти все немцы, они оправдывали свою марку. Каждый из них имел не меньше пяти судимостей. Профессиональных преступников насчитывалось сравнительно немного — несколько сот. Отчаянные и видавшие виды молодчики, они составляли лейб-гвардию Хемница. В самые тяжелые минуты он всегда мог положиться на них: профессиональные преступники не подводили своего шефа. Не случайно Хемниц так дорожил ими. Они безнаказанно своевольничали в лагере и верили, что после войны обязательно выйдут на свободу. Обычно их называли Befau — «бефау».