Команда доставила своего конвоира вместе с грязной посудой обратно в лагерь. Никто и не заметил, как уложили охранника. Другая американская пуля угодила в стул начальника мастерских СС. В обеденный перерыв начальника как раз не было на работе а то пуля прошила бы его насквозь.
Третья пуля попала в больницу между двумя кроватями, но никого не ранила. Несколько пуль валялось на дворе, они тоже никого не задели.
Таким образом, за пять лет из многочисленной армии эсэсовцев, обслуживавших Штутгоф, только один стал жертвой военных действий, а вернее сказать — жертвой собственного ротозейства.
Во время войны не было лучше службы, чем в частях СС.
БЕГЛЕЦЫ
Величайшим несчастьем для лагеря были беглецы. Их страшно ненавидели не только эсэсовцы, но и заключенные.
Побег из лагеря был сопряжен с невероятными трудностями. С самой территории Штутгофа можно было еще удрать, но… недалеко. В окрестностях беглецов быстро вылавливали. Географическое положение лагеря не благоприятствовало рискованному делу.
Окрестности лагеря были запружены агентами полиции и СС. Гражданские лица также исполняли шпионские обязанности. Они должны были вести слежку за подозрительными и немедленно выдавать их полиции. Удрать морем или через залив не представлялось возможным — у заключенных не было никаких средств передвижения. Путь беглецу преграждала хитроумная система каналов, ручьев, наконец два больших канала Вислы. Все ходы и выходы находились под неусыпным контролем. Строжайше охранялись также мосты и мостики.
Успехом мог увенчаться только тщательно подготовленный побег. Надо было досконально изучить географическое положение окрестностей, все стежки и дорожки, надо было хорошо говорить по-польски и по-немецки, уметь нахально лгать, запастись гражданской одеждой, продуктами и заручиться поддержкой верных людей за пределами лагеря. Иначе говоря, позаботиться заранее о средствах передвижения, о ночлеге и документах.
Без всего комплекса вспомогательных средств побег из лагеря был бессмысленной затеей. И все же находились смельчаки.
Во время вечерней проверки вдруг обнаруживали, что одного, а иногда и нескольких заключенных не хватает. Кто они такие — неизвестно. Немедленно начинались розыски. Устанавливали: из какого блока беглец, в какой команде работал. Фамилия. Номер. Справки обычно наводили довольно долго, примерно несколько часов, во всяком случае не меньше часа. До выяснения весь лагерь выстраивали во дворе.
Затем начиналась погоня. На ноги поднимали всех эсэсовцев, спускали с цепи полицейских ищеек.
Весь лагерь стоит, пока ищут беглеца, пока его, избитого, окровавленного, истерзанного собаками, не приволокут обратно — живого или мертвого.
Весь лагерь стоит. Стоят 10, 15, 20 тысяч человек. Не двигаются с места. Голодные, изнуренные люди стоят часами. Проходит день, проходит ночь.
Разве помянет добрым словом усталая многотысячная толпа такого беглеца-неудачника?
Эх! Сбежал бы уж он, черт, по-настоящему — куда ни шло. Но нет. Беглеца обычно приводили окровавленного, разорванного псами. Хорош! Из-за него одного страдали тысячи узников.
Начальство нервничает. Как оно отчитается перед Берлином за побег арестанта? А-а, значит, стеречь не умеете? Беглец всему миру выболтает, что творится за колючей проволокой. Ну, а спросят-то с кого?
Отчаянно ругаются стражники-украинцы. Они простояли весь день, а впереди еще ночь. Хорошо, если на дворе лето, ну, а если зима? Если трещит мороз и воет метель?
Но это еще не все. Начальство немедленно берет за шиворот соседей беглеца, соседей с верхних и нижних нар, соседей справа и слева, сослуживцев, хватает знакомых и приятелей — и они, мол, должны знать, куда исчез беглец, они, мол, были посвящены в его замыслы, почему не донесли, почему не предупредили?
Соседи беглеца чувствовали себя счастливыми, когда начальство ограничивалось полсотней палок на душу. Но зачастую дело оборачивалось гораздо хуже. Мнимых соучастников иногда мучили целыми днями, иногда забивали насмерть или торжественно вешали.
Разве соседи беглеца помянут его добрым словом?
Пойманному беглецу, если он был еще жив и мог кое-как двигаться, тотчас отпускали неограниченную порцию палок. Порой даже беглеца-покойника секли с таким рвением, будто он еще мог что-то почувствовать. Оставшегося в живых беглецу на грудь и спину пришивали черный кружок с красным значком посредине — мишень для пули, если ему снова вздумается бежать. Такова была униформа беглецов.
Если беглец, мучимый голодом, врывался в поисках пищи к кому-нибудь на свободе, нападал на кого-нибудь или оказывал при поимке сопротивление, его избивали еще более жестоко. Он уподоблялся барабану, а эсэсовцы — искусным барабанщиками. Если же после указанной музыкальной операции он все же оставался в живых, то его запирали к радости клопов на одну-две недели в бункер. Потом с большой помпой вешали. Веселая дробь барабана приглашала всех жителей лагеря на просмотр увлекательного и поучительного спектакля.
До лета 1944 года побег совершали преимущественно русские. Они стремились бегством спастись из ада, а другие еще и спекулировали на беглецах. Были такие заключенные, которые постоянно осаждали Майера, писали письма, требовали аудиенции. Я должен был переводить их письма на немецкий язык, а иногда в качестве переводчика присутствовать и на самом приеме. В письмах они подчеркивали, что якобы знают о тайных намерениях своих соседей и хотят дать информацию начальству. Иногда за такую готовность им кое-что перепадало, иногда добровольцы-осведомители довольствовались плеткой Хемница. Шпионов-добровольцев рапортфюрер почему-то недолюбливал. Довольно часто их имена становились достоянием всего лагеря со всеми вытекающими отсюда последствиями, однако поток доносов не прекращался.
Для русских беглецов все их попытки вырваться на волю кончались трагически.
Зачастую они совершали побег без тщательной подготовки, не знали ни местности, ни языка, не имели связей… Один русский, например, бежал, взяв в дорогу из всех необходимых вещей только деревянную ложку. Может, он думал ею Вислу вычерпать? Бог его знает.
Некоторые русские в стремлении к свободе проявляли необыкновенное упорство и выдержку. Один, например, проплыл около двух километров по канализационным трубам, полным гнили и отбросов. Другой двенадцать часов просидел, погрузившись по уши в уборную. Но все было напрасно: и того, и другого окровавленных, истерзанных собаками, вернули в лагерь.
Поляки бежали редко, но обычно тщательно подготовившись. Один поляк бежал, пробыл целый год на воле, опять угодил в лагерь и опять удрал. Искали, искали его — так и не нашли. Но это был единственный случай во всей истории лагеря.
В 1943 году исчез один литовец, при водворении в лагерь на всякий случай записавшийся поляком. Он просидел четыре года, и в лагере его все знали. Очень уравновешенный человек, он пользовался всеобщим доверием, даже стража не контролировала его. Прошел он мимо охранников и вышел из лагеря. Его даже не спросили, куда он идет. Беглец переплыл оба рукава Вислы, долгое время пробыл на свободе. Но на родину ему не суждено было вернуться. Где-то по пути его выдали немки, когда он неосмотрительно копал на их поле картошку. Вернулся горемыка обратно в Штутгоф.
Однажды в лагерь доставили одного поляка в арестантской робе. Он объявил себя крестьянином из окрестностей Штаргарда: он, мол, вез продукты на базар, но на него напали беглецы-каторжники, все отняли, самого одели в каторжную форму — поэтому его и задержала полиция. Начальство лагеря преисполнилось жалости к бедняге — как-никак, одет по всем лагерным законам, нельзя же его в таком виде домой отпустить. И на всякий случай заперли крестьянина в лагерь. Только через три месяца выяснилось что он не кто иной, как заключенный бежавший с Гопегильского кирпичного завода — из филиала Штутгофа.
Однажды одна русская женщина действительно мастерски убежала.
После утреннего аппеля она как-то незаметно проскользнула мимо внутрилагерной стражи и очутилась перед цепью полевой охраны.
— Куда тебя, стерва, несет? — спросил ее украинец и грязно выругался.