— С большим удовольствием дал бы, но у меня ее нет. Никакого вида транспорта нет. Немецких женщин и детей эвакуировать не на чем, а вас тем более.
— Раздобудьте из-под земли, на то вы и полиция. Из Литвы вы нас смогли сюда притащить, а теперь вдруг не можете…
— Не я вас притащил. Я не виноват.
— А мы чем виноваты?.. Стоит нам выйти из города, и мы замертво свалимся. Мюллер нас пристрелит. (Мы даже не величали его теперь фельдфебелем.) На кой черт нам мучиться идти, когда он может отправить нас к праотцам без пересадки, тут же на месте? Стреляй Мюллер, гром тебя разрази, стреляй! Живо!
— Хо-хо-хо — заржал Мюллер. — Нашли стрелка. Когда я в вас стрелял?
— Не хватало еще, чтобы ты в нас стрелял, дурень!
Секретарь полицейского участка, просто-таки просил нас… Он просил уйти из города километра полтора. Там, мол, есть небольшая деревня. Он обещал дать Мюллеру записку, по которой тот сможет реквизировать у крестьян подводу и везти нас дальше.
— Хо-хо-хо — загоготал Мюллер. — Мы еще покатаемся.
Полиция в образе секретаря участка апеллировала к нашему благоразумию. Пристало ли нам, каторжникам с ней препираться?
Мы спокойно прошли по городу в сопровождении специального полицейского — это для того, чтобы Мюллер не задерживался по пути и не стрекотал без меры. За городом мы снова остались в обществе нашего болвана. В деревне началась та же самая канитель. Фельдфебель останавливал каждого встречного и поперечного и подробно излагал всю нашу историю.
Мы брели по щиколотку в воде — неожиданно наступила оттепель, ковыляли от избы к избе. Подводы никто нам не давал. Крестьяне опасались, что Мюллер, заполучив бричку, уедет и не вернется. Поди, насыпь ему, дураку, соли на хвост! Они всячески выкручивались, артачились, упрямились. Добряк Мюллер их не очень и донимал. Подводы мы не получили. Нас послали к деревенскому старосте, который жил за несколько километров. Но найти его в непроглядной темноте было почти невозможно.
Мы поносили Мюллера, обзывали его последними словами, но бойкий фельдфебель в ответ только хохотал.
— Хо-хо-хо, можете на меня положиться, я старый солдат. Все будет в порядке.
С большим трудом мы все-таки разыскали старосту. Он угостил нас кружкой кофе и дал по ломтю хлеба на брата. И телегу дал! Едем!
Трудовой лагерь рейха — РАД — находился недалеко от деревни. О нашей колонне там никто и не слыхал. В лагере было пусто, но ночевать нам не разрешили — зарежем, мол, кого-нибудь, прочь отсюда!
Когда мы вернулись назад, староста взбесился. Он чувствовал себя уязвленным: дал подводу, выполнил свой долг а мы-то, мы-то! Не вдаваясь ни в какие рассуждения, он выгнал нас вон вместе с Мюллером.
Говорить с Мюллером не было никакого смысла. Мы только потрясали кулаками под его дурацким носом.
Эх, послать бы болтуна ко всем чертям, но одни мы погибли бы. Больные, без документов, без денег, на чужбине, куда бы мы делись? Нас изловили бы как беглецов и повесили на первом попавшемся суку. Шутка ли, такое страшное время. Кроме того, нас предупредили, что побег одного из нас отразится на судьбе всего литовского блока.
Гоняя Мюллера от избы к избе, мы все же нашли в деревне ночлег. У Витаутаса температура была около сорока, но он держался, как герой. Правда, ругался на чем свет стоит.
Назавтра Мюллер погнал нас обратно в Лауенбург, в полицейский участок. Он осмелел и бодро отдавал распоряжения. Как мы его ни убеждали, чтобы он позвонил в полицию по телефону, фельдфебель не сдался. Может, в нашем возвращении никакой нужды не было?
— Нет, нет — артачился Мюллер, — я не буду звонить. Можете на меня положиться, я старый солдат. Надо идти.
Мы подозревали что он, змееныш, не умеет говорить по телефону, и, пожалуй, были правы…
Еле живые, добрели мы до Лауенбурга. Город был наводнен беженцами. Куда ни глянешь — беженцы, беженцы, беженцы. Нацисты-коричневорубашечники стаскивали с телег всех мужчин и выстраивали их: сколачивали печально-знаменитый немецкий фольксштурм. Женщины, оставшиеся на возах, плакали, причитали, вытирали слезы подолом, — видно, берегли носовые платки.
Проклятый болтун Мюллер, столкнувшись с какой-нибудь бабой, заводил, как старая шарманка:
— Я, знаете ли, веду двух каторжников. Они людей не режут…
Секретарь полицейского участка принял нас недружелюбно. Он посмотрел на нас, как бык на красное.
— О господи, опять вы! Вон, вон! — заорал он. — Я же сказал, что вы должны пойти в лагерь РАД, там для вас приготовили места. Вон, вон!
На все наши объяснения, что мы в лагере были, он только отмахивался, как от назойливой мухи.
— Ничего не знаю. Ничего другого у меня для вас нет. В тюрьму вас не пущу. Вон, вон, вон!
— Вон, так вон, но избавьте нас от этого идиота Мюллера, дайте другого конвоира. — заявил Витаутас.
— Хо-хо-хо, — захохотал Мюллер. Он был, видно, польщен таким откровенным признанием его глупости.
Другого провожатого мы не получили. Из полиции нас выгнали взашей вместе с Мюллером и возвращаться в лагерь мы должны были в его компании. Однако на сей раз фельдфебелю пришлось туго. Мы его к бабам на пушечный выстрел не подпускали.
— Нет времени, Мюллер. Не лезь, черт возьми, не в свое дело, — мы оттаскивали его от горожанок, и он покорно шел с нами дальше. За городом мы начали самостоятельно реквизировать подводу.
Стоило появиться какой-нибудь бабе с подводой, и мы тотчас бросались к ней: — стоп!
— Тетушка, подвези. Нас двое, а этот болтун Мюллер сзади пойдет! Не дожидаясь ответа, мы останавливали лошадь, залезали в подводу, а Мюллера усаживали рядом с бабой. Мюллер соглашался. Ему что, ему бы только с бабой поговорить да болтовней душу отвести… фельдфебель заводил с бабой тары-бары и принимался за свое:
— Я, знаете ли, веду двух каторжников. Они людей не режут…
В лагере РАД нас встретили так же, как в полицейском участке.
— О господи, опять вы? Вон, вон, вон!
Мюллер, предчувствуя недоброе, спрятался от нас за столбом. Высунув оттуда голову, он поманил меня пальцем. Я подошел поближе.
— Можете на меня положиться, я старый солдат. Все будет в порядке.
Оставив болтуна за столбом, мы с Витаутасом стали держать совет: что же, черт побери, делать дальше?
По нашему настоянию охрана лагеря кое-как выяснила по телефону, что колонна Штутгофа идет в местечко Ланц в четырех километрах отсюда.
— Ну, что я вам говорил, — торжествовал Мюллер. — На меня можете положиться. Дайте табачку на трубку…
— На, — сказал, я, — набей, только не лезь не в свое дело, душа из тебя вон.
По пути мы реквизировали испытанным способом подводу и довезли Мюллера до Ланца. Там и дождались прихода нашей колонны. Мюллер улыбался до ушей:
— Я старый солдат. Я же говорил, что все будет в порядке!..
НЕ ЖИЗНЬ, А МАЛИНА!
В местечке Ланц мы соединились с нашей колонной. Наше дальнейшее двухдневное путешествие приобрело совершенно иной характер.
Прежде всего в Ланце буйвол Братке выгнал из школы пеструю компанию беженцев и отвел помещение для нас. Немцы недовольно гудели:
— Мы, чистокровные, давно поселились в школе и теперь должны выметаться на улицу, а эти каторжники займут наши места?
— Вон! — проревел Братке и выгнал немцев. Буйвол просто сошел с ума. Он заставил местных жителей варить для нас гороховый и картофельный суп, и даже с колбасой! Мои-де каторжники хотят есть. Бюргеры покорно варили суп и тащили к Братке, а он раздавал всем узникам. И позже, когда мы шли по немецким деревням, мы получали суп. Братке заранее заказывал его по телефону, и во всех деревнях немцы ждали нашего прихода с полными котлами.
Кроме того, буйвол Братке уже два дня не разрешал пристреливать обессилевших и ослабевших. Их складывали на реквизированные подводы и везли дальше. Черт знает, что вдруг стало с буйволом!
В Ланце, в школе, Братке поселил нас в теплом зале, а своих эсэсовцев загнал в холодную, нетопленую комнату.
Эсэсовцы были возмущены поступком своего шефа. Они матерились, снимая штаны и ложась спать в холодной конуре. А нам нанес визит… сам бургомистр Ланца со своим помощником. Городской голова вежливо поздоровался и весьма любезно осведомился не испытываем ли мы в чем-нибудь нужды, не ждем ли от него какой-нибудь помощи. Утром он снова проводил нас в путь, словно мы были самыми дорогими его гостями!