Шрейдер принадлежал к породе бандитов-карьеристов. Он сумел превратить избиение в прибыльное предприятие. Он ухитрялся одновременно избивать и грабить. А неписаные законы и мораль лагеря ни грабеж, ни избиение не числили преступлением.
Бравый Шрейдер был далеко не беден… Он щеголял в лакированных полуботинках и кожаных перчатках — для военного времени шик почти невероятный. Его элегантность особенно бросалась в глаза на фоне неописуемой нищеты, царившей в лагере.
В конце концов, Шрейдер возомнил себя настолько всесильным, что перестал считаться с элементарным правилом житейской мудрости: хочешь жить не забудь начальства.
Шрейдер не любил ни с кем делиться добычей. Начальство казалось ему лишним и ненужным там, где речь шла о благах земных. Не знал Шрейдер, что власть ревнивее всякой любовницы, не знал — и поплатился. Начальство, давно исподтишка точившее на Шрейдера зубы, вдруг взяло и придралось к пустяку. Шрейдер якобы за соответствующую мзду отправляет нелегально из лагеря письма заключенных… Вот и спровадили беднягу из политического отдела и отрядили в «лесную команду» пни корчевать и бревна таскать. Но и в лесу Шрейдер умудрялся расхаживать в лакированных ботинках и кожаных перчатках. К лопате он даже не притронулся — сидел на солнышке, грел живот и посасывал сигарету. Прослонялся, проболтался в «лесной команде» пару недель — и снова выплыл. Шрейдер все-таки сделал карьеру…
Летом 1944 года пришел приказ об отправке из Штутгофа в Пелиц трех тысяч заключенных.
Пелиц находился недалеко от Штеттина. Там был завод синтетического топлива. Из-за него в то время начались упорные разногласия между немцами и англичанами. Англичане систематически бомбили завод, не оставляя камня на камне, немцы поднимали его из руин. Англичане бомбят. Немцы восстанавливают. Упрямятся, как бараны. Три тысячи узников послали из Штутгофа в Пелиц для очередного восстановления разбомбленного завода. Во главе рабочей команды поставили Шрейдера с другими головорезами — палачами-профессионалами и палачами-любителями.
Рабочая команда Пелица славилась самой высокой смертностью. За три месяца тысяча человек отправилась к праотцам, а вторая тысяча была прикована, к больничным койкам. Многие больные, не без основания жаловались, что у них переломаны все кости. В Пелице кости арестантов трещали, как сухие еловые ветки. Среди костоломов завоевал громкую известность и Шрейдер. Устав от бурной деятельности, палачи принимались дуть самогон. Однажды они напились так, что пятеро тут же распрощались с жизнью: Хольц, Карл-Фридрих, Леге и еще двое.
Шрейдер и тут не растерялся. Молодец был парень. Везучий.
После ухода Шрейдера из политического отдела его место в должности «капо» бригады занял прожженный каторжник Францишек Дзегарчик, поляк, уроженец Вестфалии, Дзегарчик просидел в лагере около четырех лет как политический заключенный. Умный и ловкий он сумел пройти живым через ад немецких концлагерей. А уж острослов, а зубоскал! Да и шалопай отменный. Он постоянно сетовал на свою судьбу и очень жалел, что ему приходится работать в таком несолидном учреждении. Однако для ухода из него Дзегарчик ничего не предпринимал. Местечко было приличное. Работа плевая. Харч — отменный. Дзегарчик получал его на кухне СС, а это было чрезвычайно важно в лагере. Правда, название учреждения, в котором служил Дзегарчик, было подозрительным: политический отдел концентрационного лагеря. Но в жизни отдел имел не больше значения, чем кухонная утварь.
Францишек Дзегарчик, которого все называли просто Франц — не устраивал расправ над узниками, не мордовал, не грабил, как Шрейдер. Заключенными он просто не интересовался. Пригонят, бывало, партию новичков-арестантов. Надо их переписать, — а Франца нет. Ушел, как, дождевой червяк в землю.
— Где Франц? Где он, бес проклятый? Где шелудивая собака? — ревом ревет его начальник, фельдфебель Кениг, рыская по лагерю.
Где его найдешь, проклятого. Кто его знает, в каком бараке, в какой дыре и с кем он самогон хлещет?
Вместо Франца за пишущую машинку садится сам Кениг. Он зол, как волк, оставивший хвост в проруби, рвет и мечет, ругается, на чем свет стоит: он убьет мерзавца Франца, выпотрошит, как свинью, а кишки сумасброда проклятого отдаст собакам.
Кениг орет во всю глотку и неистово стучит на машинке… К шапочному разбору, бывало, появляется и проклятый Франц, пьяный в стельку еле на ногах держится.
— Ты, такой сякой, недоносок чертов подкидыш! — кричит, сжав кулаки фельдфебель Кениг. — Где нализался, боров, а? Садись, пиши, навозный жук!