Граница даже здесь, вблизи казалась почти идеально чёрной - так густо росли деревья. Она надвигалась, нависала над их головами. Неестественно огромные деревья смотрели с высоты, темные, словно обугленные, но не лишённые листвы. Доктор замедлил шаг, завороженно разглядывая их: они внушали ему одновременно уважение и трепет.
По ушам ударил резкий хлопок. Галка шарахнулась и тут же упала на землю, доктор - за ней. Звонко треща крыльями, из кустов вылетело несколько птиц, и вокруг воцарилась глухая испуганная тишина. И в ней разнесся, нарастая, чей-то бешеный, полный боли крик.
Птица приподняла голову над травой, вглядываясь куда-то вдаль. А потом вдруг вскочила и метнулась вперёд, прямо туда, где только что затих страшный вопль.
- Стой! Куда!?
«Там же явно стреляли! Что, чёрт возьми, она творит?!»
Джош поднялся и кинулся следом, почти не раздумывая. Между редкими темными стволами на другой стороне перелеска, там, куда бежала Галка, ему мерещились чьи-то тёмные фигуры.
Красавица и Чудовище
Лес замер, притих, изгнав ветер из-под своей сени, и теперь стоял совершенно неподвижный. Словно что-то привлекло его внимание, и он наблюдал, охваченный недобрым любопытством, забывая притворяться неживым. На всех, кто был достаточно наблюдателен, чтобы заметить перемену, это действовало угнетающе: никто не знал, что именно стало причиной затишья, и чем оно обернётся.
Она не ведала, что всё вокруг подчинялось немой, настойчивой воле Леса, но даже ей воцарившаяся тишина казалась странной и напряжённой. Ни тонких птичьих перекличек, ни шелеста листьев: лишь с каждым шагом под ногами, которые сами несли её непонятно куда, невыносимо громко хрустела трава. Впереди, спиной к ней неподвижно стоял очень высокий широкоплечий человек с массивной, крепко сбитой фигурой. В тёмной одежде, с натянутым на голову капюшоном, почти сливающийся с лишенным красок миром вокруг, издали он показался женщине очень странным, одиноким деревом с обрезанными ветвями. Она двинулась вперёд, даже не задумываясь, и первый же шаг выдал её присутствие. Человек обернулся. Она замерла. Капюшон скрывал выпуклую и угловатую собачью морду на короткой мощной шее.
Поднимаясь по лестнице, он чиркнул толстым тупым когтем по крашеной стене, оставляя резкую светлую черту отдельно от целого ряда других пометок: четыре прямые полосы и одна поперечная, перечеркивающая их. Они обозначали не дни, а целые циклы. Если какой-то из них прерывался, Волк бросал его, не заканчивая, и начинал новую последовательность. Такого не было уже долго: он хорошо держался. Правда, ему давно казалось, что количество и положение отметок меняется, пока он не видит, но всё равно продолжал оставлять их, уже по привычке.
Довольно потягиваясь и с хрустом разминая теплое, вялое со сна тело, Волк пересек тёмную, лишь местами прорезанную тонкими прозрачными лентами света комнату, абсолютно пустую и потому казавшуюся очень просторной. Когда-то она играла роль кухни и столовой одновременно, а теперь стала совершенно безликой, не сохранив ни единого следа тех, кто когда-то здесь жил. В воздухе висели душные, резкие запахи пыли и хозяйственного мыла: все помещения в доме периодически выдраивались до стерильной чистоты. Приостановившись на пару секунд, чтобы мельком заглянуть в широкую щель между закрывавшими окна досками, Волк прошёл по узкому коридору, мимо выцветших полосатых обоев тошнотной расцветки, увешанных пустыми, беззубыми зеркальными рамами разных форм и размеров. Сами зеркала уже давно были выбиты и приспособлены под другие нужды, он не видел в них никакого смысла и более того: посеребрённые стекла вызывали у него приступы нервозного раздражения.
Пред входной дверью Зверь остановился, бережно прислонил к стене ружьё, скинул с плеча рюкзак и опустился рядом с ним на колено, в очередной раз проверяя, чтобы всё необходимое было на месте: ему предстояло провести вдали от убежища несколько суток, а возвращаться сюда просто так было нельзя.